Просто сказать — поднялась. На деле это потребовало от меня солидных усилий. Сперва опустить одну ногу, потом другую, потом опереться о столбик кровати… Рука до сих пор болела, а на ногу неприятно было ступать, хотя врач утверждал, что все уже зажило.
Подойдя к двери, я разобрала, что голоса звучали из спальни шефа — она наискосок от моей, по другую сторону коридора. А прямо напротив моей комнаты будет комната котенка, ранее гостевая. Все равно гостей у нас никогда не бывает.
— Воля ваша, Василий Васильевич, но котенку в таком возрасте давать полную свободу — значит, попрощаться с вазами, занавесками и прочим имуществом! Сохранность которого, смею заметить, вы возложили не только на Антонину Кузьминичну, но и на меня!
— Он не котенок, Прохор! Он — мыслящее существо!
— В этом возрасте он прежде всего прыгающее и бегающее существо! — после короткой паузы Прохор добавил: — С неразвитым глазомером.
— Не позволю запереть ребенка в клетку!
— В таком случае извольте запереть в клетку свои журналы и любимые чайные блюдца!
Даже в своем состоянии я не могла не улыбнуться. Театральные интонации Прохора звучали, как всегда, неподражаемо. А Василий Васильевич, как легко можно было догадаться по его репликам, слегка спятил в ожидании выстраданного отпрыска, и не собирался сдавать позиции под напором здравомыслия своего слуги.
Мне случалось слышать или читать о счастливых молодых родителях, которые центнерами скупают игрушки и пеленки, готовясь к торжественному событию. Помешательство Мурчалова зашло еще дальше: он подготовил для котенка отдельную комнату, набив ее книгами и даже поставив туда глобус и телескоп — будто специально, чтобы все это погибло, сброшенное на пол в безумных прыжках.
— Материальные соображения меня не волнуют! — я даже вздрогнула: это шефа-то! — Мой ребенок должен быть гармонично развитой личностью!
— Даже если бы в программу гимназических испытаний включили качание на шторах, готовить его к ним еще рано!
Прохор сказал это с таким апломбом, что я засмеялась.
Это был короткий смешок, неожиданный для меня самой, и перепалка тут же стихла. Дверь спальни шефа отворилась, и оттуда выглянули и шеф, и Прохор.
— Аня? — спросил шеф. — Вы смеетесь?
— Простите, — сказала я, все еще улыбаясь. — Это я радуюсь, что вы будете таким хорошим отцом.
Шеф и Прохор переглянулись.
Прохор шумно выдохнул.
— Ну слава богу, барышня, — сказал он. — Стало быть, и к утреннему чаю спуститесь?
Я прислушалась к себе. Вязкая апатия, которая мешала мне подняться с постели, заставляла равнодушно откладывать книгу или карандаши, уже не казалась мне такой непреодолимой. Все вокруг по-прежнему не имело особого смысла, но мне подумалось, что я не выдержу еще один день сидения кровати и глядения в окно, как медленно желтеют высаженные напротив нашего дома вязы. А именно так я провела несколько прошедших недель. Может, почти целый месяц: мне тяжело было вспомнить текущую дату.
— Спущусь, — сказала я. — Только переоденусь.
На мне все еще был халат поверх ночной рубашки: ничего иного последнее время я не носила.
— Конечно, — сказал шеф. — Не торопитесь, Аня, мы подождем.
В день, когда я впервые спустилась к завтраку, по совпадению газеты напечатали некрологи для Ильи Резникова.
Смерть нелегального ученого не стала для меня неожиданностью. Уже на следующий день после нашего с Эльдаром побега из его лаборатории Пастухов и Василий Васильевич заверили меня, что он наверняка не жилец. Им удалось выяснить, что Резников держал дополнительную трущобную лабораторию и вел дела со Златовскими — которые и в самом деле на поверку оказались Серебряковыми — в обход главарей банд, с которыми работал. И, конечно, этим бандам такая его самодеятельность по душе не пришлась.
Тут надо сказать, что город наш держат пять банд, объединенных в своего рода союз; Резников прислуживал этому союзу, имел от них множество заказов, за счет чего и выживала его клиника. Как рассказал мне шеф, генетик из Резникова был так себе, он даже Медицинскую академию закончил за свой кошт, а не за казенный. Позднее он занял свое положение, поскольку не чурался никаких заказов и умел подать себя — ну да, мужчина был эффектный.
В той лаборатории, где меня держали в плену, Резников экспериментировал втайне от своих хозяев, надеясь затем громко заявить о себе. Может быть, он даже хотел вывести свою собственную армию оборотней-генмодов — теперь точно понять было трудно, ведь я сожгла бумаги (за что меня слегка поругал Пастухов, но чужое неодобрение меня в кои-то веки нимало не задело).