Смею заверить, ни за нами, генмодами, ни за нашими звериными предками не числится никаких эзотерических способностей. Винить следует исключительно людскую неспособность смотреть под ноги да рассеянное внимание. Серебрякова смотрела исключительно перед собой, вся поглощенная движением к своей следующей цели — по-видимому, зайти либо в соседнее отделение лаборатории, либо в ватерклозет, расположенный в конце коридора. Уделять внимание тому, что происходит под ногами, ей было недосуг.
Я же, хоть и не был тогда силен в шпионаже (ладно, что лукавить, я в нем и сейчас не силен) умудрился проскочить мимо ее ног, не задев их ни хвостом, ни шерстинкой.
В генетической лаборатории пахло, как и следовало — слабо химическими реактивами, сильно — дезинфектантом, более ничем. Опасаясь, что, кроме вышедшей женщины здесь могут быть и другие ученые или их ассистенты, я первым делом шмыгнул под стол, стоявший у дверей, и уже оттуда решил произвести, как говорится в военных книгах, «рекогносцировку».
Мой взгляд сразу же наткнулся на куклу.
То есть я решил, что это кукла. Восковая. Она сидела на стуле у противоположной стены и, как мне показалось, не мигая смотрела на меня широко расставленными глазищами из голубого стекла. В остальном кукла выглядела как человеческая девочка лет десяти, с двумя туго заплетенными каштановыми косичками, в аккуратном клетчатом платье, коричневых чулках и сандалиях.
Пока я гадал, зачем в лаборатории кукла, да еще и в натуральную величину, она моргнула.
Это был живой ребенок!
Еще страннее. Не могу сказать, чтобы я разбирался в детях, тем более в человеческих, однако точно знаю, что им не свойственно сидеть так неподвижно и сохранять такое спокойное, расслабленное выражение лица. Еще менее того свойственно детям этого возраста, увидев вбежавшего в комнату кота, продолжить наблюдать за ним, вместо того чтобы завопить на всю еланскую: «Ой, котик! Можно погладить?» (С прискорбием должен заметить, что мало кто из детенышей спрашивает этого разрешения у самого кота: даже дети жителей Необходимска чаще всего невежественны в отношении генмодов.)
А девочка сидела тихо и отрешенно, ее руки лежали на коленях спокойно и расслабленно. Даже не дрыгала ногами, которые свешивались со стула, не доставая пола.
Против воли я забился под стол поглубже, шерсть у меня встала дыбом. Только колоссальным усилием воли я умудрился не зашипеть. «Это просто ребенок тех, кто здесь работает, — сказал я себе. — Не с кем было оставить, вот и привели на работу. А меня она не увидела, потому что задумалась. Глубоко задумалась. С детьми тоже бывает. Или, может, не совсем нормальная. Бывают такие психические болезни, когда человек ни на что не реагирует. Ты же читал об этом. Тогда тем более понятно, почему ее взяли с собой…»
Однако убедить себя до конца не удавалось: мое внутреннее чутье завывало волком в лунную ночь, гарантируя — дело не в этом.
Но шли минуты, девочка не двигалась и не поднимала тревоги. Мало-помалу мои нервы успокоились, и я стал оглядываться по сторонам. Ножки столов; любая лаборатория — это прежде всего слишком много столов и слишком мало стульев; такое ощущение, что большинство ученых прямо-таки боится присесть, чтобы в случае чего не упустить научное открытие, которое так и норовит ускользнуть из рук!
Кроме этих ножек я увидел в дальнем конце комнаты две стоявшие у стены свернутые раскладные кровати из железных трубок — такие иногда покупают для временного размещения гостевых слуг. У деда в чулане тоже стоит парочка, хотя в его доме давным-давно не останавливались гости.
Сперва мне показалось, что в комнате никого, кроме нас со странной девочкой, не было, но потом я услышал глухое покашливание и стук переставляемых на столе предметов. Развернувшись, я понял, что комната длиннее, чем мне показалось, и уходит также в другую сторону.
И что там у окна стоят высокий человек лет сорока и… подросток? Ребенок? Мне было трудно судить — конечно, сыщику по необходимости надобно разбираться в стадиях человеческого (и генмодьего) взросления, но этот мальчик при совершенно детском лице и не слишком высоком росте мог похвастаться почти что взрослой комплекцией. Он был без рубашки, и я отлично видел и разворот плеч, и мускулистую грудь… Все же, наверное, ему было лет восемнадцать.
(Тут я ошибся: подумал, что он просто от природы невысок. На самом деле этому мальчику было ровно столько же лет, сколько Анне, то есть девять с половиной. Впоследствии, когда я коротко встретился с Коленькой на «кофейной плантации» Златовских, я оценил, что с тех пор он успел не только прибавить в мышечной массе, но и изрядно подрасти.)