Или… или она думает, что я уже достаточно хороший детектив, чтобы уйти от Мурчалова и открыть собственное агентство? Да ни за что на свете! Я и под его-то руководством постоянно попадаю впросак!
Эти мысли я и озвучила — самым удивленным тоном. И, боюсь, совсем не дипломатично, в тех же выражениях, что и подумала.
Марина тут же замотала головой, так резко, что ее светлые кудряшки разлетелись облаком.
— Что ты, что ты! Я имею в виду, ты могла бы купить свою мастерскую!
На такое я даже сказать ничего не могла, только рот открыла и глазами захлопала.
— После статьи Плешивина нам поступает множество писем на твое имя, — серьезно продолжила Марина. — Даже и телеграмм. Он ведь не знал твоего адреса, поэтому и не дал его нигде. И все, кто хочет связаться с тобой, действуют через нас. За три дня — уже пять заказов на портреты и десять предложений приобрести другие твои работы! Конечно, это долго не продлится, — последнее Марина сказала уже более приземленным тоном, не таким восторженным, — но можно, как выражается Ники, «монетизировать успех». О тебе говорят, Анечка! Ты стала почти знаменитой! Еще несколько шагов — и ты станешь популярной!
— То есть я смогу зарабатывать рисованием? — спросила я, пораженная.
— Ты сможешь стать богатой женщиной! — весело поправила меня Марина. — Ну, может быть, не сразу, но через пару лет… И, в отличие от меня, замужество тебе для этого не потребуется, — добавила она с горьковатой самоиронией.
Я перевела взгляд за окно, где шелестела знакомая береза. Вспомнилось, как мы с Волковым стояли у этой березы, и я думала, что аукцион картин на свадьбе Марины ничего в моей судьбе не поменяет.
А может, и не поменяет? Ну какая из меня художница! Я ведь толком и не умею ничего. Кроме того, завести собственную мастерскую, уйти от шефа… Да еще так скоропалительно… Это при том, что дело о похищении драгоценностей даже пока не закончено: Кривоклюва еще официально разыскивают, Юлия Макаровна показаний так и не дала, а Маккорман всячески отпирался, хоть его арестовать и удалось. Последние дни мы с шефом раскручивали его контакты, чтобы собрать как можно больше данных о других его нарушениях и о том, кто же мог похитить или убить (последнее вероятнее) несчастного ювелира.
Как там шеф без меня?..
Да и… купить мастерскую — значит, уйти на другую квартиру. То есть бросить не только шефа, но и Ваську. И Прохора, и Антонину с ее вкусной выпечкой… Да и вообще, придется самой нанимать горничную, самой следить за всем… Ой нет!
Но с другой стороны… Я буду рисовать. Все время. Я стану художницей. Самой настоящей.
Мне тут же стало ясно, что по-настоящему я всегда хотела именно этого — с самых первых уроков рисования в пансионе мадам Штерн. Даже вспомнилось: вот я беру кисточку, готовясь изобразить ярко-алое яблоко, которое лежит на учительском столе, и учительница говорит: «Вы думаете, это яблоко просто красное? А попробуйте увидеть вот здесь, где блик, оттенки голубого…»
Я смотрю — и вижу! И первым наношу на свой неуклюжий карандашный кружок, призванный изображать яблоко, именно голубой блик.
— Это так внезапно… — пробормотала я. — Можешь дать мне эти письма? Ну, с заказами? Я посмотрю, может быть, смогу встретиться с этими людьми так, без всякой мастерской…
— Конечно, — Марина залезла в ящик и протянула мне несколько конвертов. — Но брать заказы, не обзаведясь рабочим местом, не очень хорошая идея. Я, конечно, не слишком разбираюсь в живописи, однако не ты ли мне жаловалась, что рисовать при электрическом свете по вечерам неудобно и результат получается не тот?
Я попыталась взять конверты, но они выпали у меня из рук.
— Марина, — сказала я, еле удерживая внезапно нахлынувшие слезы. — А если у меня ничего не выйдет?
Марина снова тряхнула кудрями.
— Это совершенно исключено, — сказала она твердо.
Возвращаясь домой, я купила на углу газету, забыв, что Прохор перед уходом сказал мне этого не делать — мол, он уже купил. Войдя домой, так долго расшнуровывала ботинки, что Антонина с Васькой выглянули в коридор, проверить, все ли со мной в порядке.
Васька пришел в восторг от того, что я сижу на его любимом месте — тумбочке для обуви — и немедленно запрыгнул мне на юбки.
Обычно это ему строго запрещалось, причем запрет поддерживал не только шеф, но и я: Васька, в отличие от отца, не любил вычесываться и бегал от Прохора с расческой по всему дому, а потому постоянно оставлял на моей одежде целый слой рыжего ворса, который потом приходилось утомительно счищать платяной щеткой. Однако на сей раз я только рассеянно погладила его по спинке и ничего не сказала.