Надеюсь.
— Ну как же, дедушка, — смиренно возразил я, — как мне обойтись без твоей помощи? Я, похоже, вляпался в такое дело, что без твоего опыта и знаний рискую выставить себя дураком!
Дед усмехнулся.
— Ну надо же, признал в кои-то веки! Давай, рассказывай, что там у тебя случилось… Да пусть этот… младший инспектор с мокрыми ушами во фрунт-то не стоит. Не люблю. Укладывайся на пол, Пастухов, тут у нас без церемоний.
Это у нас-то без церемоний! Но Пастухов, разумеется, послушался. И ума у него хватило в разговор лишний раз не лезть и деда не раздражать. Я его, конечно, по дороге проинструктировал, но у меня было мало надежды, что он примет мои слова к сведению. Однако Дмитрий уже тогда показал себя неплохим судьей характеров, а заодно — что умеет применяться к обстоятельствам и другим людям.
Я же начал свой рассказ.
Рассказ, конечно, много времени не потребовал: ведь и сведений у нас было немного. И часть этих сведений, к тому же, была получена от неизвестной совы, причем сами мы их не перепроверили. Дед нам, разумеется, на это попенял.
— Могли бы и поговорить с рабочими, — буркнул он. — Да и с кем из клерков в Ратуше словом перекинуться… не обломились бы! Молодежь! Торопыги!
— А по поводу расширения пневмосистемы? — рискнул я спросить. — Как ты думаешь? Правда там что-то преступное задумали?
— Преступное или не преступное — это я не знаю, — проворчал дед. — Но вот что мне никто об этом ни словечком не обмолвился — это точно… Забыли старика! Считают, Василий Мурчалов из ума выжил!
Деда зовут Василием, так же, как и меня. Матушка в его честь меня и назвала. А отчество от него — поскольку мой биологический родитель был обычным, неразумным котом. Увы, нам до сих пор приходится прибегать к этой мере, пока искусственный отбор не исключит из нашей крови предательские гены подчинения. Вот и мать моего собственного сына… но не будем об этом лишний раз.
Не те воспоминания, к которым хочется возвращаться.
— Но ты разузнаешь про это, дедушка? — спросил я самым что ни на есть подхалимским тоном.
— Я-то разузнаю… Но торопиться не буду! — дед взмахнул хвостом. — До завтра это твое расследование века подождет! А младшему инспектору, небось, пора… на ночную смену. Куда его, уверен, за настырность-то назначили, — это дед добавил с нескрываемым ехидством.
Вот старый черт! Я ведь ему ни слова не сказал, что Пастухов и в самом деле получил от начальства такое наказание!
Ну что ж, тем нам и пришлось удовольствоваться.
Я все же решил переночевать в доме, хотя это и означало неминуемое общение с матушкой за ужином. Пастухов, разумеется, откланялся.
— Где завтра встречаться будем? — спросил он меня уже на крыльце. — Мне сюда зайти? У меня смена в двенадцать кончится… наверное. Если шеф не продлит.
— Нет, пожалуй, — решил я, прикинув, что к двенадцати успею уже послать за Прохором и вернуться домой. — Загляни-ка по адресу… — и назвал ему адрес своей конторы. — Если удобно, конечно. Наверное, я уже от деда ответ получу. Он только притворяется, что не торопится, на деле уже всем своим старым знакомым записки разослал…
Тогда телеграф в обиход еще не вошел, но почта работала даже лучше нынешнего и доставляла письма по Необходимску шесть раз в день. Можно было ожидать, что дед получит ответы уже с утра.
— Да что не удобно, если надо — зайду, — ответил Пастухов.
И был таков.
А я отправился вкушать семейный ужин.
— Все время у меня висела! — заявил купец Кахетьев с уверенностью матери, убежденной в разнообразных талантах своего ребенка. — Гости бывали, да! Но никто эту картину не копировал, я бы видел! Да что там, никто ее даже не касался — вы посмотрите, как высоко висит!
Картина висела и в самом деле высоко: не допрыгнуть. Во всяком случае, мне.
— Нет, — сказала Анна, разглядывая ее критическим оком, — если бы она висела здесь постоянно, ее бы не смогли подделать.
— Почему? — уточнила Салтымбаева, открывая блокнот.
— Потому что освещение так себе. Картина в простенке, да еще портьеры тут… Даже утром свет неподходящий, а уж в течении всего дня… Удивлена, если случайный гость вообще бы ее рассмотрел.
— На что это вы намекаете? — Кахетьев аж раздулся от возмущения. — Что я вашу картину неправильно выставляю?
Анна пожала плечами.
— Что вы! Это ваш дом, и картина теперь тоже ваша.
Хотя мне показалось, что именно на это она и намекала. Может быть даже, была этим недовольна. Ну что ж; это одна из тех трудностей, с которыми приходится сталкиваться людям творческим, работающим на заказ. Никогда не знаешь, что зрители сделают с твоей работой. Выстраданный роман, который ты писал несколько лет, может обнаружиться у кого-то в ватерклозете в качестве источника бумаги для известных целей; во время спектакля, отрепетированного за многие месяцы и стоившего трех нервных срывов, зрители будут болтать и есть пирожки… ну а картина художника может окончить жизнь в чьем-то чулане, как неподходящая к обстановке. Темный простенок, вероятно, не самый худший вариант.