— Матушка, — вкрадчиво спросил я, — а не знакома ли тебе генмод-филин по имени Елена Филина? Работает в Ратуше.
— В Ратуше? — матушка, кажется, растерялась. — Насколько я знаю, в Магистрате вообще нет на работе ни одного филина! В Городском собрании есть две совы, а вот в Магистрате… Но фамилия «Филин» для филина — это, по-моему, как-то чересчур даже для тех видовых шовинистов, которые назначали генмодам фамилии в годы массовой эмиграции!
— Хорошо, как фамилии тех двоих?
— Длинноног и Мышелов, — фыркнула матушка.
— Почему «Длинноног»? — не понял я.
Мне казалось, что если уж давать филину или сове говорящую фамилию, какую носят почти все генмоды, то логичнее выбрать что-нибудь вроде «Ширококрыл». Или «Кисточкоух».
— А ты видел когда-нибудь ноги совы? — вопросом на вопрос ответила матушка. — Редкостное отсутствие изящества!
От дальнейшего разговора нас отвлек Александр, который заглянул в гостиную и сказал, что дед желает меня видеть. Ну наконец-то я узнаю, правильно ли мы с Пастуховым залезли в эту кашу и было ли вообще во что залезать!
Дед был сердит.
Нет, не так: дед рвал и метал. Он расхаживал туда-сюда по своему монументальному столу, хлеща себя по бокам хвостом. Иногда перепрыгивал на подоконник, где отдавал должное массивной когтеточке.
При этом он не переставая восклицал:
— Скоты! Животные! Я-то жизнь положил… думал, уж могли бы со мной посоветоваться! А они!
Не знай я обыкновение деда, я мог бы удивиться, зачем он позвал меня сюда, когда еще не был готов спокойно разговаривать. Но я знал за Мурчаловым-старшим привычку к некоторой театральности. Как и матушка, дед обладал взрывным темпераментом и, сознательно или бессознательно, чувствовал, что этот темперамент пропадает втуне, если некому наблюдать его вспышку.
Правда, решил я, сегодня дед ярился гораздо сильнее, чем обычно. В его гневе было гораздо меньше упоения процессом гневления и гораздо больше собственно обиды. Это настораживало.
Даже кабинет его выглядел иначе, чем я привык: на стене появилась шикарная карта города с наложенными на нее с помощью тонкой бечевы линиями. Проследив их взглядом (для этого мне пришлось подойти ближе, но, к счастью, карта предусмотрительно висела над дедовым комодом для мелочей), я обнаружил, что это не что иное, как схема тех же пневматических тоннелей. Только выглядела она все же немного иначе, чем я привык.
Дождавшись, когда эмоции деда немного выдохнутся, подобно открытому шампанскому, я спросил, почему так.
— А, заметил, внучек! — воскликнул дед. — Да все потому, что они построили лишние линии! Профсоюзы скинулись и построили! Вот тут, например, этой станции возле порта раньше не было! И у почтамта!
— Порт, почтамт… — пробормотал я. — Телеграф…
И посмотрел на деда.
Тот ответил мне таким же пристальным взглядом.
— Похоже, наши профсоюзы генмодов готовят государственный переворот, — желчно ответил дед. — И самое обидное, что они даже не подумали проконсультироваться со мной! Как будто полвека в политике этого города ничего не значат!
«М-да, — подумал я чуть ли не в полуобморочном состоянии, — выбрал же громкое дело на свою голову…»
Пожалуй, ехать с Анной на ее квартиру было против моих правил. Однако имелись некоторые вопросы, которые я хотел с ней обсудить. Кроме того, я подозревал, что, предоставленная самой себе, она опять углубится в работу над своим триптихом, позабыв про еду, сон и уборку. Поэтому я сказал им с Прохором, что мы сейчас все вместе едем к Анне домой, чтобы «обсудить обстоятельства дела».
Не то чтобы я думал, что эти обстоятельства дела нуждаются в обсуждении — в способности ЦГУП поймать мошенника, подделывающего картины, я не сомневаюсь. Просто мне хотелось воспользоваться случаем и отправить Прохора в какое-нибудь агентство, нанять Анне горничную. Невозможно же оставлять подопечную, пусть и бывшую, сидеть в таком безобразии!
Однако, когда мы явились к Анне домой, оказалось, что моя помощь здесь уже не требуется.
Не скажу, что квартира сияла чистотой — обшарпанные полы и староватую мебель трудно привести в порядок за несколько часов. Однако из коридора исчезли непонятные коробки и корзины, вещи были сложены, с кровати Анны в спальне пропали книги и альбомы, сама кровать оказалась заправлена. В мастерской мало что изменилось: как я уже говорил, тамошний беспорядок показался мне скорее рабочим, и тот, кто наводил чистоту, не рискнул многое тревожить. Правда, с пола пропали обрывки перепачканных в краске бумаг и тряпок, которыми Анна, видимо, вытирала кисти.
Из кухни же пахло готовящимся мясом — невообразимо аппетитно даже для меня с моим разборчивым вкусом.