Выпутавшись из Васьки — просто удивительно, сколько места на кровати может занять один котенок, не стесненный условностями человеческого общежития, — я отправилась умываться, расчесываться, переодеваться и разыскивать завтрак. За окном только начинало светать: пусть весна и вступила в свои права, дни пока еще длились не слишком долго.
Но Антонина была в кухне и уже поставила в духовку выпечку.
— На вас смотреть жалко, — сказала она со своей извечной прямотой. — Вам бы еще выспаться.
— Дня два, — согласилась я, зевнув.
На самом деле мне не хотелось спать два дня. Меня переполняла нервная энергия. Мне хотелось заняться чем-нибудь, прямо срочно. Придумать, как доказать связь Никитина и Соляченковой. Вывести секту на чистую воду. Что угодно!
Прихватив чай и сотворенные Антониной бутерброды, я отправилась в кабинет шефа.
Сам шеф, конечно, еще спал: по большей части он придерживается человеческого режима и старается не вставать ночью лишний раз. Но я и без него отлично ориентировалась в кабинете: ведь именно мне приходилось здесь убираться и вести за шефа его записи.
Вообще-то, шеф умеет писать: генмоды пользуются для этого специальным приспособлением, которое позволяет удерживать в зубах перьевую ручку. Некоторые виртуозы умудряются писать каллиграфическим почерком с такой же скоростью, что и люди. Но шеф к этим мастерам не относится: его почерк вполне разборчив, но это все комплименты, которые я могу ему отвесить.
На сей раз мне требовалась подшивка Шласбургского альманаха «Кто есть кто в Необходимске» (шеф говорит, что у них данные гораздо точнее, чем у наших собственных репортеров), а также список кандидатов в депутаты Городского собрания с последних выборов — там есть краткие биографические справки. А также собранные нами материалы из дела вороны, похитившей брошку, дела инженера Стряпухина и мои собственные выписки по последнему делу…
Но главное — пробковая доска, на которой шеф иногда, если дело было особенно запутанное, закреплял карты и вырезки. Пользовались мы ей редко — удивительно, сколько взаимосвязей Мурчалов способен удержать в голове, — и сейчас она пылилась в углу за шкафом.
Я повесила доску на стену и принялась закреплять на ней газетные вырезки. Потом стала делать выписки из Альманаха и подшивки депутатских биографий: шеф в самом деле мог бы меня оцарапать, если бы увидел, что я искромсала ножницами эти издания! Уж Альманах точно — он на дорогой бумаге, в кожаном переплете, шеф им очень дорожит. Хотя справедливости ради замечу, что эти альманахи выпускают каждые три года, и у шефа их целая коллекция.
За этим занятием меня и застал шеф: я так увлеклась, что не заметила солнечные лучи, пробивающиеся в окно кабинета. Это означало, что время близится к девяти часам, когда должны были подойти Хвостовская и Пожарский.
— Чем это вы занимаетесь? — спросил шеф слегка раздраженно. — Вы должны быть в гостиной, встречать гостей!
Странно, а я думала, Василий Васильевич обрадуется, что я ни свет ни заря работаю… Первым моим порывом было извиниться, но тут же меня осенило. Вместо извинений я улыбнулась.
— Шеф, да никак вы злитесь, что Васька всю ночь проспал у меня?
Шеф встряхнулся.
— Ничего подобного! — воскликнул он. — С чего бы мне злиться? Он вас не видел неделю… соскучился… это нормально! Хотя, признаюсь, — добавил он с неохотой, — что я надеялся отучить его от этой плебейской привычки засыпать в вашей постели. Пока в этом нет ничего особенного, но для взрослого кота поведение совершенно неподобающее!
— Он еще не взрослый кот, — возразила я.
— Он скоро будет взрослым!
— Он скоро перестанет расти, но взрослеть будет еще долго. Сами знаете, генмоды становятся дееспособными только к пятнадцати-шестнадцати годам, как и человеческие дети…
— Знаю-знаю, — раздраженно бросил шеф. — Ну же, спускайтесь вниз… кстати, что-то я не вижу вашей броши, — тут в его голосе зазвучала настоящая тревога. — Вы ее не потеряли?
Речь шла о моей «генмодной» броши, той самой, где булавка была сделана из специального сплава, позволяющего контролировать поведение генмода. Моя брошь была замкнута на меня; я играла роль своего собственного кукловода. Это позволяло мне вести себя как нормальный человек и чувствовать себя в относительной безопасности от перехвата влияния другой булавкой — по крайней мере, пока брошь при мне.
В прошлом году, когда я не знала еще о спасительном влиянии этой броши и носила ее как обычное украшение, только с праздничными нарядами, мне все же пришлось испытать, каково это — подчиняться чужой злой воле.