Радуясь, что за портьерой меня не видно, а за гудением не слышно, я зажала рот рукой и фыркнула.
Тем временем в гул, издаваемый женщинами, вплелись слова:
— Ночь кровавая, да благослови меня,
Ночь черноокая, да укрой меня,
Ночь, сестра моя, будь со мной,
Ночь, без сил моих не оставь меня!
Вслушиваясь в однообразные, тягуче-медленные слова, вглядываясь в покачивание одинаково одетых силуэтов, я снова как будто начала погружаться в транс. Пришлось снова представлять Стаса, одетого в форму младших воспитанниц — платьице с широким кушаком и бантом на спине — чтобы преодолеть сонливость.
И очень вовремя я взяла себя в руки, потому что слова сменились.
— Посланник ночи, прииди и отметь меня,
Посланник ночи, отметь меня клеймом своим,
Посланник ночи, о пусть клеймо твое,
Посланник ночи, на челе моем горит вечность!
Последняя строка отличалась по ритму от предыдущих; женщины в черном почти провизжали ее.
И тогда в темноте, дальше у зеркала, вспыхнули два огненных глаза!
Я вздрогнула от неожиданности, холодный пот выступил между лопаток. «Что за чертовщина! — мелькнула мысль. — Неужто и вправду магия⁈»
Впрочем, я тут же устыдилась — и одновременно мне стало ясно, как именно привлекали этих девушек. Если уж даже я, зная изнанку происходящего и изо всех сил пытаясь поддерживать в себе здравый настрой, попала под воздействие этого всего, то каково же приходилось остальным женщинам?
А устыдившись, я немедленно поняла, что это был всего лишь Гуннар Лейфссон, только в маске, чьи глазницы пылали ровным оранжевым светом. «Какая-то химическая реакция, — попыталась убедить себя я, сдерживая дрожь. — Вроде бы, если в фосфор добавить марганец, он дает такой свет? Неважно, что-то точно дает! Никакой мистики!»
Девушки заголосили почти в экстазе, когда Лейфссон вошел в их круг. Он же только вскинул руки, призывая их к молчанию — и они немедленно смолкли.
— Мои последовательницы! — проговорил он тем самым властным тоном, который когда-то заставил меня, не думая, опуститься на колени и поцеловать его руку. — Я собрал вас тут, чтобы совершить наказание.
Мне почудилось, что я слышу шепот ужаса, пролетевший в темноте. Или, может быть, чую запах страха? Пока я наблюдала за песнопениями адепток, я как-то успела сжиться с ними, и теперь ощущала все их эмоции.
— Не нужно бояться, — проговорил Гуннар, внушительно и снисходительно одновременно. Он, несомненно, тоже чуял состояние своей «паствы». — Наказание коснется только отступницы. Той, что вкусила наших таинств, но не пустила их в свое сердце. Той, что отступила от нас и выдала наши секреты. Той, что предала нас, выставив лжецами и обманщиками.
— О-о, — простонал кто-то из женщин, возможно, несколько сразу.
— Многие из вас видели статью в «Вестях», написанную продажной журналисткой по словам отступницы, — продолжал Гуннар. — А того, что повлечет за собой эта статья, никто, кроме вас, и не увидит. Потому что сейчас отступница полностью околдована мною и находится в моей власти.
Затем он повысил голос:
— Отступница Анна! Выходи!
Все-таки он помнил мое имя. Или вспомнил только что.
У меня мурашки поползли по спине. «Никуда не иди, — сказала я себе, — выскользни тихонько, наверняка Светлана не заперла дверь изнутри, ты сможешь бежать…»
Но, пока я думала все это, ноги мои зашагали к Лейфссону совершенно самостоятельно. Как будто я в самом деле была подчинена булавкой!
Во имя всего святого, зачем вообще выводили генмодов? Людьми управлять предельно просто — если даже такой, как он…
Но не успела я додумать эту мысль, как уже стояла в широком кругу адепток. От их белых лиц и безумных глаз мне сделалось не по себе.
— Что за наказание определим ей? — спросил Лейфссон.
— Кровь! — взвизгнула Виктория Вертухина.
— Кровь! — завопил еще кто-то. С ужасом я узнала этот красивый голос: Вера Гаврилова!
И в самом деле, хозяйка особняка тоже была тут. Я скорее угадала, чем узнала ее: на сцене-то она всегда была в гриме. Несмотря на возраст — что-то около сорока, — она мало отличалась от остальных девушек, в основном, благодаря своей миниатюрности.
— Выпьем до дна! — низко, страшно воскликнула Светлана.
И я вдруг поняла: выпьют. Плевать им на Златовского, который велел оставить меня в живых. Плевать им на то, что они обычные люди в обычной жизни; здесь, сейчас, в темноте, им дозволено все! И способны они сейчас тоже на что угодно.