Я поколебалась, не зная, спрашивать ли об этом. Но мне действительно было интересно! Кроме того, вертелось в голове одно соображение, связанное с тем, что я наблюдала в кухне у Вельяминовых… И кроме того, таким образом я могла отвлечь Мурчалова от расспросов.
— Шеф, — проговорила я, — а во всех семьях, где генмоды служат в качестве любимцев, с ними обращаются как с домашними животными?
Шеф, казалось, совершенно не удивился моему вопросу.
— Почти во всех, — сказал он. — И не думайте, что я не заметил, как вы ушли от темы вашей недостаточной компетентности!
— Но… почему? — поразилась я. — Ведь та же Ксения Олеговна… Она и выглядит как разумная, и говорит почти как человек, и даже ведет себя…
Василий Васильевич вздохнул.
— Что ж, полагаю, большинство приемных или родных родителей не говорят об этом с подопечными, но… Вы когда-нибудь раздумывали о проституции?
— Что⁈ — я была шокирована. Неужели шеф считает меня настолько безнадежной в качестве помощницы сыщика, что мне одна дорога — на панель⁈
Я не удержалась и спросила это вслух.
Мурчалов зашипел.
— Не говорите глупости! Я имел в виду совершенно другое — вы никогда не задумывались, почему проституция настолько сильно порицается обществом?.. И садитесь, что вы стоите, как первоклашка, вызванная к директору!
Я послушно опустилась в кресло напротив стола шефа, которое предназначалось для посетителей. Кресло это удобное, гораздо лучше того стульчика, сидеть на котором обычно приходится мне. Что характерно, когда шеф восседает на своем месте на столе, с этого кресла гостю приходится смотреть на него снизу вверх. Со стороны особы длиной полметра, а высотой и того меньше, это серьезное достижение!
— Мне всегда казалось, что проституция порицается, потому что ее порицает религия, — осторожно проговорила я.
— И да и нет, — вздохнул Мурчалов. — То есть в точности вам не скажет никто: к сожалению, к общественным наукам нельзя подходить с тем же строгим мерилом, что и к математическим… Но известны общества в прошлом, где христианство или ислам не были довлеющими, и там проституция тоже не являлась… скажем так, особенно уважаемой профессией. За исключением, быть может, куртизанок самого высшего уровня, но они даже здесь и сейчас являются исключением!
Я кивнула, все еще не очень понимая, к чему шеф клонит.
— Видите ли, — проговорил шеф, — не так важно, является ли плотская любовь запретным плодом… Важно то, что люди, которые сдают в аренду кому-то другому свое тело, тем самым как бы отказываются от права на него. Они будто бы позволяют делать с собой что угодно… во всяком случае, так это видят многие клиенты. Именно за этим к ним и идут. Это хуже, чем если бы генмод взялся совокупляться с неразумным зверем ради удовольствия! — добавил Мурчалов с неожиданной страстью.
Меня передернуло.
— То есть, вы хотите сказать… проституток унижают, и поэтому не уважают?
Мурчалов медленно наклонил пушистую голову.
— Именно так. С точки зрения большинства клиентов, они позволяют себя унижать, удовлетворять собой самые низкие желания… Поэтому не считается зазорным вести себя с ними как угодно, коли уж деньги заплачены. То же самое касается и генмодов, которые добровольно согласились на роль любимцев. В большинстве случаев это несчастнейшие создания. Хотя далеко не все из них осознают себя несчастными. Еще хуже то, что такая жизнь развращает… — Мурчалов вздохнул. — Я знаю крайне мало случаев, когда любимцам удалось, заработав денег, вырваться на свободу.
— Но ведь у них же нет другого выхода? — проговорила я неуверенно. — Рабочих мест для генмодов не так много…
— Увы, — произнес Мурчалов. — Вы можете сказать, что у проституток тоже во многих случаях нет другого выхода. Редко кто занимается этим ремеслом от хорошей жизни. Не говоря уже о том, что большинство из них женщины, а даже в нашем городе движение суфража так сильно развито всего лишь примерно два поколения. Представьте себе — всего сорок или пятьдесят лет, как женщины могут претендовать на обучение или рабочие места почти наравне с мужчинами! А ведь за границей дело обстоит гораздо хуже.
Об этом я тем более не задумывалась.
— И мы никак не сможем помочь Мягколап? — это вырвалось у меня само собой.
— Отчего же не можем? Мы можем развеять ее опасения и разобраться, в чем замешан ее хозяин. Что же касается душеспасения и прочего, то здесь уже навязывать ей ваше представление о должном — бестактность высочайшей пробы. Она может быть вполне довольна своим положением. Или иметь совершенно другой взгляд на вещи. В конце концов, судя по тому, что она может позволить себе мои услуги, средства у нее водятся. Не хотела бы работать любимицей — не работала бы.