Теперь Бульда компенсировала неудачи на собачьем фронте любовью ко всякому человеку, приходящему в гости к Климовым.
– У-у-у, слюнявка, – трепала Бульдино брюхо Катька. Бульда лежала на боку и млела, разложив свой язык на полу.
Митя все не выходил. Катька куснула губу от досады, но решила не сдаваться.
– А я вам извещение принесла.
– Что за извещение? – всполошился отец. – За коммуналку у нас всё уплачено. Да, Любаш? – кинул он куда-то вглубь дома, обращаясь к жене. И тут же поморщился – от собственного крика загудела медным колоколом тяжелая похмельная голова.
Чувствовал он себя после ночных посиделок с Пахомовым, Зиминым и трактористом Валерой отвратительно. Черт его дернул, вернувшись домой, заняться еще и воспитанием сына. «Мужской» разговор с Митей по поводу беременной Кати закончился тем, что, стаскивая сонного отпрыска с кровати, Климов не рассчитал силу и Митя свалился на пол, ударившись еще в полете носом об угол стула. Пошла кровь, Люба начала визжать, решив, что Климов-старший собирается лишить жизни Климова-младшего. По дурости позвонила в участок Черепицыну. Тот приехал, но, слава богу, только махнул рукой, сказав: «Разбирайтесь сами», и уехал в отделение. Но ночное гуляние и недосып не прошли даром. Теперь все тело инженера ныло, словно это его всю ночь роняли с кровати и стукали головой об стулья.
– Да нет, – добродушно отозвалась Катька. – Не коммуналка. Просто собрание в клубе будет сёдня в семь. Президент наш какой-то указ подписал.
И тут же испуганно прикрыла ладошкой рот, вспомнив наказ Громихи никому ничего не говорить. Но Климов-старший, слава богу, слушал Катьку вполуха и жеста ее непроизвольного не заметил. Тем более что в этот момент в комнату вошел Митя. Из ноздрей носа у него торчали два окровавленных ватных кусочка.
– Ой, батюшки, – увидев его, всплеснула руками Катька. – Это кто ж тебя так разукрасил?
– Привет, Кать, – небрежно прогундосил Митя, проигнорировав Катькин вопрос как не достойный ответа.
– Да это я виноват... случайно вышло, – пожал плечами Климов-старший.
Митя поглядел на отца и многозначительно хмыкнул. Но затем зевнул и почесал ухо.
– А че так рано?
– Так я только что дяде Вите сказала. Сегодня в клубе собрание. В семь.
– А-а, – протянул Митя и сел напротив Катьки, почесываясь и позевывая.
В комнату зашла Люба, Митькина мать. Похоже, и она только что встала.
– Доброе утро, Кать.
– Доброе утро, тетя Люба.
– Че это вы, охламоны, даже чаю человеку не налили? – спросила она и зевнула.
– Не, не, – отчаянно замахала руками Катька, как будто ей предложили не чай, а цианистый калий. (Тетю Любу она слегка побаивалась.) – Я буквально на минутку. Только извещение отдать.
– Что за извещение?
– Так я только говорила, собрание в клубе в семь сегодня.
– Это что, мода новая – по воскресеньям собрания устраивать?
– Да нет, там что-то важное. Да я сама толком не знаю, – сказала Катя и, опустив глаза, покраснела.
– Ну, раз не хочешь чаю, то как хочешь.
На этих словах тетя Люба поежилась и, повернувшись, вышла из комнаты. Климов-старший, заметив Катькин взгляд, устремленный на Митю, подумал, что он, возможно, третий лишний.
– Ладно, вы тут поговорите, а я... это... пойду... постель заправлю.
Как только он скрылся, Катька стала прощупывать оборону противника.
– Ну ты как?
– В смысле? – продолжая гундосить из-за заложенного ватой носа, равнодушно произнес Митя.
– Надумал жениться-то? Мить, я уж на пятом месяце. Нехорошо как-то.
– Да, – так же равнодушно согласился с ней Митя.
– Что да-то? Что надумал жениться или что я уже на пятом месяце?
– Что нехорошо.
– Значит, поженимся?
– Можно и пожениться.
– Ладно, – насупилась Катька. – А когда?
– Что когда?
– Когда поженимся?
– А куда торопиться?
Катька чуть не заскрипела зубами от злости.
– Что значит куда? Мне весной рожать.
– А сейчас зима. Снег вон только сегодня выпал. Теперь будет валить по самый март. А то и по апрель. А в апреле будет уже тепло. Хотя в прошлом году было еще холодно. Но это все глобальное потепление. Авось и до нас дойдет. Говорят, в Уругвае летом снег шел. Уругвайцы снежных баб лепили.
Митя предпринял отчаянную попытку уйти от основной темы как можно дальше. Но Катька сей маневр быстро уловила и на корню пресекла.
– Так ты на мне что, женишься только тогда, когда я рожать буду, что ли?
– Можно и так.
– Но так, извини, меня не устраивает.
– А как тебя устраивает? – Митя уже проклинал себя за то, что позволил Катьке затеять этот разговор.
– Меня устраивает, чтоб сейчас, – капризно поджала губы Катя.
– Сегодня, что ли?
– Зачем? Можно в понедельник. Хотя бы заявление подать.
Митя с тоской посмотрел в окно.
– Ну так как? – Катька решила добить слабеющего противника.
– Можно и в понедельник.
– Не можно, а нужно!
– Кому?
– Мне.
– А мне?
– Что тебе?
– Нужно?
Этот вопрос поставил Катьку в тупик.
– Это ты меня спрашиваешь?
– Можно и тебя.
– Я думаю, нужно.
– А я?
– Что ты?
– Думаю, нужно?
– А я откуда знаю?
– А я?
– Что ты?
– Откуда знаю?
– Да ты что, издеваешься, что ли? – Катькин голос предательски дрогнул.
– Зачем?
– Да кто тебя разберет?!
– Вот и я говорю, – неожиданно подытожил Митя.
– Что говоришь? – опешила Катька.
– Кто меня разберет?
Катька замешкалась. Они пришли к знакомой точке. Надо было как-то выруливать из этого словесного жонглирования. Вариантов было много, но большая часть их уже была опробована. Была пощечина. Но потом Катьке же пришлось просить прощения. Были попытки привлечь родителей. Закончилось оплеухой, которую дал сыну Климов-старший. И Катьке снова пришлось просить прощения. Были глупые угрозы. Например, подать на него в суд. И снова обиженным оказывался Митя. Были, наконец, слезы. Результат – нулевой. Правда, по крайней мере, не пришлось просить прощения. Сейчас нужен был новый вариант. Катька сдвинула брови, многозначительно посмотрела на Митю, подождала, пока их глаза на секунду встретятся, а затем встала со словами: «Провожать не надо». Она быстро оделась и вышла, хлопнув дверью.
Митя посмотрел в окно. «Уехать, что ли?» – с тоской подумал он.
6
– Вот такие дела, – закончил свой бодрый монолог про указ и литературное наследие Черепицын и посмотрел на Пахомова.
– Чушь какая-то, – пожал тот плечами. – Лучше б зарплату прибавили или праздник какой-нибудь новый придумали. Например, день уничтожения турецкого флота в Чесменском сражении.
– Указы не обсуждаются, – развел руками Черепицын. – А че это за сражение?
– Неважно. Когда введут – скажу.
– Ладно. Давай к делу. Раз ты такой гуманист...
– Гуманитарий.
– Гуманитарии что, не гуманисты?
– Всякие бывают.
– Короче, Антон, надо так раздать, чтоб народ выучить смог. Может, есть смысл молодым чуть побольше дать, а старым чуть поменьше. Ну и в зависимости от интеллекта и образования. Ты на список-то глянь.
– Да гляжу уже.
– Знакомые фамилии?
– А то.
– Да ты на какой список глядишь? Писателей, что ли?
– Ага.
– Да блин! Я тебе про жителей список говорю!
И Черепицын ткнул пальцем в список жителей Больших Ущер.
– Эти фамилии знакомы?
– Да что ты заладил, как на допросе «Знакомы? Знакомы?» Блин! Знакомы!
– Ну и какие варианты?
– Нормальные. Давай сюда оба списка, я покумекаю. Да не бойся – никто не пострадает.
Пахомов придвинул к себе список жителей Больших Ущер, и какое-то приятное чувство охватило его естество. Он вдруг почувствовал себя военным стратегом перед картой сражения. Вот он, краткий миг его славы. А эти люди... ха! спят и не ведают, что судьба их находится в похмельных пахомовских руках. Антон пробежал глазами по строчкам фамилий. Вот спит Валера-тракторист. Ведь это он, гад, вчера за Пушкина пить предлагал. Ну и получай своего Пушкина. А, впрочем, нет. Дадим-ка мы тебе вот этого. И вот этого еще вдобавок.