…И тот ночной концерт в саду, когда, при факелах горя,и – от предчувствия! – лицо цвет принимало янтаря,и как всегда полувсерьез шептал ты, вспоминая ту,трамвайной незнакомки «ах, божественную красоту»…
…О, как терзает нежный слух квартет потасканных бродяг,бродячих музыкантов, что поют на мертвых площадях,(однако, с наслаждением мурлычешь их мотивчик, да?) —еще бы! римлян сучью кровь – ты презирал ее всегда…
…Ты охолопел. Виртуоз Посланий-В-Склянках-По-Водам!Рим – барин твой! А ты ему настолько душу запродал,что трусишь, что твоя хвала простая Риму так проста,что слух плебейский не почтят твоей духовности уста!
или любовь так велика твоя к нему, что стала всейтвоею жизнью? и – нельзя! как только обожраться ей?и что любовь самим должна тобою быть осквернена?и только через скверну путь в мир из Горчичного Зерна!
…Ты – прав. Не принесли года свободы мне и счастья – нет!И все еще привержен я пристрастьям юных наших лет.Но тыще бесов дав приют в себе, я не менял лица,но не осмеливался сам рубить наотмашь, до конца
по тонкой паутине над провалом черной пустоты;как Гулливер!.. Чтоб боль! чтоб боль! чтобы – от шеидо пяты!..чтоб шорох боли в волосах!.. чтоб кожей всей своей: я – жив!
(1924–2000)
Иегуда Амихай – самый знаменитый поэт современного Израиля. При личном знакомстве он производит впечатление сдержанного, даже тихого, очень воспитанного и скромного господина. Тем не менее его очень много. Он занимает много места в Израиле, в культурном пространстве страны. Иегуда Амихай – поэт страны, признанный страной.
Он не герметический гений, гений поэзии послезавтра или никогда.
Он не имперский, бронзовеющий на глазах, певец истории и государства.
Не элитарный поэт (узкий кружок своих…). Амихай – поэт-демократ. Он для всех.
По-моему, Амихай не рискует в стихе. Поэтический темперамент не понуждает его к прогулкам по канату, не чреватым падением лишь при полной вере в наличие этого волоска над бездной. В этом смысле Амихай похож на Бродского – прочностью и безрисковостью поэтики, традиционализмом.
Содержание стихов Амихая – поэзия, увиденная и нащупанная в миру, в бытии, метафизика ему не чужда, она не объявлена, но дает о себе знать холодком, метафизическим сквознячком его стихов. Но стихи эти открыты для прочтения и соучастия, открыты читателю, выданы современникам на сопереживание.
И при этом его поэзии свойствен аристократизм. Того толка, когда за простотой изъяснения стоит изысканность речи, добротная, джентльменская ясность – ясное сознание.
Натравить хищные воспоминания
Сегодня я думал о ветре в твоих кудрях,о том, насколько раньше тебя я пришел в этот мир,о вечности, куда я раньше тебя уйду.
О пулях, нашедших не меня на войне,А моих однополчан,которые были лучше, чем я,потому что не продолжили жизнь, а я жил,
о том, как ты стоишь летом голая перед плитой,и о том, как, прищурясь, пытаешься дочитать страницупри последних лучах уходящего дня.
Смотри: мы получили больше, чем жизнь.А теперь надо взвесить все, все оценить в тяжких снахи натравить нашу хищную память на то,что есть «настоящее время».
Опять тоска моя и томленье,когда на чужие смотрю освещенные окна:кто?.. – некто… что? – стоит… где? – перед зеркалом… Илиуже снегопад состоялся внутри, в спальне,посторонний король лег по королевскому праву на женщину,что могла и должнабыть моей.
Белая моя негритянка!С Абиссинской улицы,с фальцетом дерзкого пацана,не успевшим сломаться.
С нею, в горячей ванне.А из соседнего переулка доносит обрывки диспутана религиозную тему.
В моем времени, в твоем пространстве
Мы бывали вместев моем времени, в твоем пространстве.Ты представляла место, а я – время.Покой, тишина и тигрица – уживались в твоем теле, покудато в цветах, то в шелках, то в белом, то припав и отпрянув,неслись мимо нас времена этого года.
Всем в себе человеческим мы поступились ради тигриногоправана безмятежность, вечность, но и на готовностьв любую минуту полыхнуть и сгореть без остатка,как сухие травы горят на исходе лета.