На следующий день я добрался до Тимирязева. Климента Аркадьевича я не видел четыре года, с той памятной встречи в Петровской академии. Он был бодр, загорел и подтянут. И доволен жизнью.
— Вот полюбуйтесь, ваше высочество, — с гордостью рассказывал он мне, показывая свое хозяйство, — сейчас мы культивируем здесь более двадцати пяти сортов зерновых, кормовых и технических культур, пригодных для данной местности. Кроме того, Иван Владимирович разбил два сада и несколько огородов. Мы уже даже частично окупаем себя, поставляя семена и саженцы окрестным казакам. Но я бы хотел вас попросить о некотором увеличении финансирования. — Он сделал паузу, бросил на меня испытующий взгляд и, не увидев негативной реакции, продолжил: — Дело в том, что благодаря вашему попечению у меня здесь образовался неплохой научный отдел. Нас, ученых, уже одиннадцать человек. И я очень благодарен вам за идею взять с собой студентов. Четверо из числа первых шестерых, получив дипломы, вернулись ко мне. Но… — он слегка помялся, — для моих, да и ваших планов этого мало. Ведь, как мне помнится, вы говорили о создании здесь в будущем учебного заведения… Однако, боюсь, даже ваше влияние не сможет мне помочь увеличить число ставок. И я бы попросил вас выделить ваши личные средства еще хотя бы на три ставки для научных работников и две для лаборантов. Поверьте, они очень, очень нужны!
Я усмехнулся:
— Ох, Климент Аркадьевич, Климент Аркадьевич, вы тут целый институт разворачиваете. Причем уже сейчас. Я же говорил о будущем. Нам тут крестьянские хозяйства надобно закладывать, а им, сами понимаете, без кредита не подняться. Как же на всё деньги-то найти?
Тимирязев досадливо поморщился: ой, какой великий князь непонятливый.
— Я все понимаю, ваше высочество, но поймите и вы: если мы действительно хотим решить ту задачу, которую вы передо мной поставили, то есть сделать так, чтобы один работник в сельском хозяйстве был способен прокормить несколько десятков таковых в других отраслях, — экономить на науке никак нельзя! — Климент Аркадьевич воинственно тряхнул бородкой. — И еще нам нужна библиотека!
Я вздохнул:
— Ну хорошо. Понятно. Будут вам ставки. И библиотека тоже будет. Составляйте список книг. Сколько переселенцев появилось здесь за последние два года?
Тимирязев удивленно воззрился на меня:
— Позвольте, ваше высочество, я же не чиновник департамента статистики. И не обязан, и не веду подобный учет…
Я, уже начав движение, резко остановился и воткнул взгляд в профессора:
— Что?
Тимирязев осекся.
— Климент Аркадьевич, — не повышая голоса, но с тем спокойствием, которое заставляет людей бледнеть и покрываться потом, начал я. — А какова цель вашего присутствия здесь? Наука? Да. Но наука, в первую очередь не отвлеченная, а конкретная. Дошедшая до каждого мужика, бабы или ребенка, чьи руки бросили в местную почву хоть одно зернышко. И если вы не будете заниматься, причем в первую очередь, этим, то вы мне здесь на хрен не нужны. Ясно?
— Но, ваше высочество, — попытался возмутиться Тимирязев, — научная работа ценна сама по себе. Научный приоритет…
— Мне плевать на научный приоритет, — оборвал я его. — Совсем. Напрочь. Если он вас волнует — запрещать не буду. Добивайтесь. Но после того, как качественно исполните главную задачу, ради которой вы здесь, — создание и развитие реальных товарных производств. Высокоэффективных производств. Все остальное — побоку. Понятно?
Тимирязев хотел еще что-то сказать, но лишь раздраженно кивнул. И я решил подсластить пилюлю:
— Ладно, Климент Аркадьевич, будем считать, что и я не прав. Не слишком точно сформулировал задачу. Значит, так: я вам оставлю трех человек. Один из них будет отвечать за финансы…
— Ваше высочество, — вскинулся Тимирязев, — если вы не доверяете мне либо считаете, что я нерадив в финансовых вопросах, то я готов…
Я вскинул руку, обрывая его возмущенный спич, и неожиданно сказал:
— А чего это у вас тут поля всякими разными культурами засеяны? Давайте везде посадим картошку. А что? Культура урожайная, с одной десятины много взять можно. По-моему, вы, Климент Аркадьевич, чего-то тут не додумали…
Когда Тимирязев ответил мне, от его тона, казалось, по траве изморозь пошла.