Короче, голову над тем, что делать, я ломал долго. Да и сейчас продолжал ломать. Очень задача сложная вырисовывалась. Требовалось одновременно создать и новый рынок, и промышленные и организационные структуры по его конфигурированию и наполнению, да переделать под новые запросы весь экономический уклад общества. Но я же, блин, не Господь Бог! С другой стороны, задачка такова, что адреналин в крови прямо бурлит. Это тебе даже не новую пушку в производство запустить или там ППШ на вооружение армии поставить. Это ж не просто заводы и плотины строить — параллельно еще и с самыми глубинными личными и общественными мотивациями работать придется. Но если этого не сделать — никакие пушки и ППШ не помогут, все равно страна развалится так или иначе. А более мощное и смертоносное оружие, которое я, возможно, сумею пропихнуть на вооружение армии и флота, не дав России никаких серьезных выигрышей в международном масштабе по вышеприведенным причинам, приведет лишь к тому, что сначала в боевых действиях, а затем и в грядущей после развала страны Гражданской войне погибнет гораздо больше людей. И страна окажется еще более обескровленной, чем в той истории, что я знаю…
После чая я прилег отдохнуть. Несмотря на то что с момента моего падения прошло почти два месяца, я все еще чувствовал себя инвалидом. Уж не знаю, чем это было вызвано — великий князь Алексей Александрович, как все отпрыски покойного Александра II и его дражайшей супруги Максимилианы Вильгельмины Августы Софии Марии Гессенской, после замужества Марии Алексеевны, был мужиком крепким, и злополучное падение с лошади никаких видимых следов на организме не оставило. Однако факт оставался фактом: я все еще был плох. Возможно, всему виной процессы совмещения моего сознания и этого тела. В таком случае следовало благодарить Бога за то, что я вообще начал ходить и говорить. Потому что как мог отреагировать мозг на подобное наглое внедрение, страшно было даже представить.
Впрочем, нет худа без добра. Вследствие затянувшейся немочи запланированное мною расставание с любовницей, той самой Зинаидой Дмитриевной Скобелевой, графиней де Богарне, оказавшейся до кучи герцогиней Лейхтенбергской, прошло достаточно мирно. При очередной встрече я дрожащим голосом заявил, что вижу во всем случившемся перст Господень, указавший мне на мое недостойное поведение, и посему намерен покинуть Санкт-Петербург и заняться трудами на благо флота и государства Российского, а нашу греховную связь считаю нужным прекратить. После чего был обильно орошен слезами, клятвенно уверен, что никогда не буду забыт, но отпущен довольно спокойно. А буквально на следующий день в свете начали гулять слухи о том, что великий князь Алексей слегка тронулся умом на почве религиозного рвения. При этом свет выражал всяческое сочувствие «этой бедняжке де Богарне», которая «отдала ему всю себя…»
Я не преминул воспользоваться столь удачно возникшими слухами и пригласил для исповеди и наставления восходящую звезду церкви, протоиерея Андреевского собора в моей, можно сказать, вотчине — в Кронштадте, отца Иоанна, коего уже начали именовать Кронштадтским. Всероссийскую известность он еще не приобрел, но я это имя помнил. Если я, конечно, не ошибаюсь, и Иоанном Кронштадтским впоследствии не станет кто-то иной. Но я был готов рискнуть…