— Хорошо, — пообещал священник и взглянул на часы. — Уже поздно.
— Мне не спится, — сказал генерал. — Давайте выпьем, может, тогда и нам захочется петь, — добавил он со смехом.
— Я не пью.
Генерал мрачно кивнул.
— Самое подходящее время начать пить. Зима. Палатка в горах. Одиночество.
Песня то затихала, то снова взмывала под небеса. Генерал достал из большой сумки бутылку.
— Ничего не поделаешь, — продолжал он, — буду пить один. — Его огромная тень металась по стене палатки, пока он наполнял стакан.
Священник лег спать.
Генерал выпил, встал, разжег примус, поставил на него джезве. Он уже привык сам варить себе кофе. Кофе показался ему горьким.
Он посидел немного, скрестив на груди руки, абсолютно ни о чем не думая, потом вышел из палатки. Накрапывал дождь. Ночь была такая тихая и непроглядно-темная, словно время и пространство исчезли. В соседней палатке на какое-то время все стихло. Может, они решили передохнуть, подумал он. А потом снова запоют.
И в самом деле, немного погодя песня вознеслась над мраком, словно неприступная башня. Голос старого рабочего выделялся из хора. Он поднимался все выше и выше и неожиданно оборвался, затерялся среди других голосов, как искра, упавшая обратно в очаг.
Где-то вдали сверкнула молния, и на мгновение генерал увидел невдалеке белую палатку и рядом с ней — огромный грузовик, который, казалось, вот-вот сползет вниз по крутому склону. Затем все вновь поглотил мрак.
Он слушал песню, протяжную и печальную, и пытался понять, о чем она.
Может быть, они вспоминают своих погибших товарищей, подумал генерал. Один из посетителей тогда, в гостиной, сказал ему, что они часто в своих песнях вспоминали погибших товарищей. Кто знает, о чем думает этот старый рабочий. Раскапывает могилу за могилой и воскрешает одно за другим свои военные воспоминания. Меня он наверняка ненавидит. Я вижу это по его глазам. Мы с ним смертельные враги, но я, со своей стороны, его просто презираю. В конце концов, он всего-навсего подсобный рабочий. Батрак, который шесть дней в неделю раскапывает могилы, а на седьмой поет. Правда, если бы мне взбрело в голову спеть что-нибудь подобное о солдатах, которых я раскапываю, кто знает, какая жуткая это была бы песня!
Они пели еще долго. Песня сменяла песню, а он стоял у входа в палатку и слушал, пока не почувствовал, что коченеет от холода.
Глава десятая
Ночь генерал провел беспокойно.
Утром его разбудили голоса рабочих, которые извлекали из промерзшей земли костыли для растяжек и укладывали мокрую от дождя палатку в кузов грузовика поверх огромных ящиков рядом с лопатами и кирками. Водители прогревали моторы машин.
Священник поднялся раньше и готовил на примусе кофе. Примус уютно гудел. Неяркое голубое пламя слабо освещало лицо священника. Сквозь щель в палатку пробивался бледный утренний свет.
Генерал ощутил вдруг приступ ностальгии.
— Доброе утро, — сказал он.
— Доброе утро, — ответил священник. — Как спалось?
— Плохо. Было очень холодно, особенно к утру.
— И я сегодня страшно замерз. Выпьете кофе?
— Да. Спасибо.
Священник разлил кофе по чашечкам, генерал встал, оделся.
Вскоре они вышли, и рабочие стали сворачивать их палатку. Дождя не было, но земля была мокрой, и ямы на огромном разрытом кладбище были наполовину заполнены водой.
— Дождя, по-моему, больше не будет, — сказал священник, когда они садились в машину.
На востоке, за высокой пеленой облаков, над горизонтом поднималось мутное пятно солнца.
Генерал задремал.
Они ехали уже больше двух часов, когда шофер неожиданно затормозил.
Генерал протер стекло и увидел посреди шоссе мальчика в черном, тот жестом требовал остановиться. Грузовик с визгом затормозил в двух шагах от него.
Шофер легковушки опустил стекло и высунул голову из окна.
— У нас нет места, парень, — сказал он.
Но тот стал что-то быстро объяснять, показывая рукой в сторону от шоссе.
— Кто это? — спросил священник.
Генерал заметил, что возле шоссе, на большом камне, сидит старик в накинутой на плечи черной гуне. Пока мальчик разговаривал с шофером, тот с любопытством разглядывал машины. Перед ним на обочине лежал гроб. Чуть дальше неподвижно стоял осел, забрызганный грязью.
— Что все это значит? — спросил генерал.
— Кто его знает. Сейчас выяснится, — ответил священник.
Эксперт вылез из грузовика и направился к старику. Тот медленно, с большим трудом встал. Эксперт побеседовал с ним, вернулся к автомобилю.
— Что там? — спросил генерал.
— Солдат, — сказал эксперт.
— Наш?
— Да, — сказал эксперт и показал рукой на гроб. — Он работал у этого крестьянина, а потом его убили.
Генерал вылез из машины. За ним вышел и священник.
— Я что-то плохо понимаю, — сказал священник, первым подойдя к крестьянину.
— Солдат служил на мельнице у этого крестьянина, — сказал эксперт. — Потом его убили.
— А-а, — протянул священник, — должно быть, из дезертиров или, может, уже после капитуляции.
Эксперт спросил крестьянина, тот ему ответил.
— Дезертир, — сказал эксперт.
Генерал, не слышавший их разговора, с важным видом медленно подошел к ним. Он всегда старался напустить на себя важный вид, когда ему приходилось общаться с албанскими крестьянами, обычно в опингах[10] и одежде из домотканого сукна.
— В чем дело? — спросил генерал.
Теперь, когда тоскливые, холодные дни в горах и ночи в палатке остались позади и он был в новом мундире, он вновь держался величественно.
Крестьянин спокойно достал кисет, набил табаком трубку и высек кремнем огонь. Мальчик застыл с вытаращенными от удивления глазами прямо перед генералом.
— Мы уже три часа дожидаемся здесь, — сказал крестьянин. — Из села мы еще до рассвета вышли. Вчера мне сказали, что машины проедут по шоссе, и я решил прийти сюда вместе с внуком и дождаться вас. Мы уже остановили много машин, но все водители говорили нам, что это не они перевозят мертвых. А кто-то решил, что я сумасшедший.
— Вы его хоронили? — спросил генерал.
— Да, — сказал старик. — Кто же еще его похоронил бы? Он жил у нас.
— Значит, жил у вас, — сказал генерал. — Но мне, если позволите, хотелось бы знать, в каких отношениях вы с ним находились. Что связывало солдата нашей славной регулярной армии с вами; меня интересует, что ему было нужно и как могло случиться, что он добровольно жил у вас? Вы ведь крестьянин, не так ли?
Эксперт постарался перевести слова генерала попонятней для старика.
Крестьянин вынул трубку изо рта и посмотрел генералу прямо в глаза.
— Он был моим батраком, — сказал он. — Об этом знает все село.
Генерал изменился в лице. Он просто побледнел от гнева. Только сейчас до него дошло, в чем дело. Он исподлобья взглянул на мельника, мол, говори, что же ты замолк, и закурил сигарету, сломав несколько спичек.
— Это дезертир, — объяснил священник, — из тех, что батрачили на албанцев.
Генерал поморщился, услышав слово «дезертир». Нервы у него уже не выдерживали.
— Как его звали? — спросил эксперт.
— Не знаю, — ответил крестьянин. — Он был просто «солдат», так мы и звали его.
— Когда вы извлекли останки? — спросил эксперт.
— Позавчера, — ответил крестьянин. — Услышал, что вы их собираете, и решил откопать и вручить вам. Пусть он, бедняга, покоится на своей родине, решил я.
— Не находили ли вы на его груди круглый медальон?
— Медаль? — удивленно переспросил мельник. — Нет, сынок, он был не из тех, что получают медали. Работать он еще годился, а уж для войны совсем никудышный был.
— Нет, папаша, не медаль, — перебил его с улыбкой эксперт, — медальон. Круглая штука такая, вроде монеты, с изображением Святой Марии.