Крестьянин пожал плечами.
— Нет, ничего не нашел. Кости я собрал все до одной, но больше ничего не было.
— Вы поступили достойно, — сказал священник. — Вы выполнили свой христианский долг.
— А кто бы еще это сделал? — сказал крестьянин. — Так уж случилось, что это выпало на мою долю.
— Мы благодарим вас, — сказал священник, — от имени матери этого солдата.
Старик подошел к священнику, похоже, тот показался ему приятным и вежливым человеком, и стал что-то объяснять, показывая время от времени на новый гроб, грубо сколоченный из толстых дубовых досок.
— Гроб я сделал вчера, а сегодня, еще до рассвета, мы вместе с внуком отправились в путь. Еле добрались от мельницы сюда, к шоссе. Грязь непролазная. Осел два раза падал, посмотри, на что он похож. Еле его подняли.
Священник внимательно его слушал.
— А солдата вы убили? — неожиданно спросил он спокойным голосом, глядя тому прямо в глаза.
Крестьянин от изумления вынул трубку изо рта. Потом рассмеялся.
— Ты в себе? Зачем же мне его убивать?
И священник улыбнулся извиняюще, словно говоря: «Всякое ведь бывает».
Мельник рассказал, что солдат был убит карателями из «Голубого батальона» в сентябре 1943 года. Затем, вспомнив, похоже, вопрос священника, нахмурился.
— Зачем они так говорят, сынок? — тихо спросил он эксперта.
— Они иностранцы, отец, у них другие нравы.
— Человек надрывается, такой путь проделывает, а они…
— Да-а, забота тебе выпала, папаша, — сказал один из рабочих, выпрыгнувший из кузова, чтобы погрузить гроб. — Ну а теперь будь здоров, нам пора ехать.
Пока старик крестьянин разговаривал с экспертом, а рабочие поднимали гроб в кузов грузовика, генерал, который собирался уже сесть в машину, неожиданно вернулся.
— Он требует вознаграждения? — спросил он эксперта.
Тот покраснел.
— Нет.
— Он имеет полное право, — сказал генерал. — Мы готовы заплатить.
— Он не требует никакого вознаграждения, — сказал эксперт.
Генерал, который решил, что он нашел способ хоть как-то отомстить за оскорбление, нанесенное ему крестьянином, настаивал.
— Тем не менее скажите ему, что мы хотим его вознаградить.
Эксперт замялся.
— Мы хотели бы вознаградить вас за труды, — мягко сказал священник мельнику. — Сколько вы хотите получить?
Мельник нахмурился и покачал головой.
— Ничего, — коротко сказал он.
— Как бы то ни было, вы ведь трудились, потратили несколько часов, сколотили гроб.
— Ничего, — повторил мельник.
— Мы хорошо заплатим, — вмешался генерал.
— Слава богу, я не нищий, — сказал мельник.
— Но вы столько времени содержали этого солдата. Мы можем произвести расчет.
Мельник выбил трубку.
— Я сам остался ему должен, — сказал он, — я ведь не заплатил ему за работу. Может, вам отдать?
Мельник повернулся и направился к своему ослу. Когда машина уже трогалась, мальчик что-то шепнул деду и старик махнул рукой в сторону машины.
— Подождите, черти, чуть не забыл. У меня от него кое-что осталось, я хочу вам отдать, — и засунул руку под гуну.
— Требует деньги, — сказал генерал, увидев, что старик машет ему, — видите? Я так и знал.
— Что еще? — спросил вышедший из машины эксперт.
— Тетрадка, — ответил старик, — он в ней все писал что-то. Вот она.
Эксперт протянул руку и взял тетрадь. Это была обычная школьная тетрадь, исписанная мелким почерком.
— Там, должно быть, его завещание, — сказал старик, — иначе я вам и не отдал бы ее. Кто знает, что бедолага в ней нацарапал! Может, он кому завещал овец и коз. Мне не довелось его расспросить. Хотя, если у него и был скот, его давно уже сожрали волки.
— Благодарю, — сказал эксперт. — Здесь наверняка есть и его имя.
— Мы звали его просто «солдат», — сказал старик. — Никто и не подумал спросить у него имя. Ну ладно, счастливого пути, — махнул старик эксперту. — Будьте здоровы.
— Опять дневник, — сказал генерал, перелистывая тетрадь, врученную ему экспертом. — Какой это по счету найденный нами дневник?
— Шестой, — сказал священник.
Машины тронулись. В заднее стекло генерал увидел, что старик постоял немного, глядя им вслед, потом потянул за собой осла и отправился с внуком в обратный путь.
Глава одиннадцатая
Генерал устроился поудобнее в кресле и, поскольку делать больше было нечего, раскрыл тетрадь и принялся читать.
Никогда не думал, что буду снова вести дневник, после того как впервые влюбился, еще в гимназии, и после того, как мой дневник нашли одноклассники и стали меня дразнить. Помню, как в перерыве между историей и математикой кто-то выбросил листки моего дневника, словно листовки, из окна коридора на третьем этаже. Они разлетелись по школьному двору, и все начали их читать. Я носился как сумасшедший из одного угла двора в другой, пытаясь вырвать листки у них из рук, а все смеялись надо мной, а она заплакала, пошла к директору и нажаловалась на меня.
Тогда я поклялся никогда больше не вести дневник.
Но теперь мне кажется, что все это было давным-давно. Что вся эта история — из тех старых книг с пожелтевшими и запыленными страницами, которые читал мне дедушка после обеда. Я это был или не я — тот мальчик, что катался на велосипеде по улицам нашего квартала и всегда первым покупал билет, когда в кинотеатр привозили новый фильм? Мне даже не верится.
Сейчас, этой зимней ночью, я сижу, скрестив ноги, возле огня, с тетрадкой на коленях и сам удивляюсь, как могло случиться, что я, солдат «Железной дивизии», стал батраком у албанского мельника и на голове у меня белая телешэ,[11] такая же, как и у местных крестьян.
— Что ты все пишешь, солдат? — спрашивает меня мельник, пыхтя своей черной вересковой трубкой.
Все здесь меня зовут «солдат», и никто не спросил, как мое имя. «Солдатом» меня зовет и жена мельника, и их единственная дочка, Кристина. Мне даже кажется, что именно Кристина первой стала меня так звать. Это случилось в тот самый день, когда наш батальон разгромили партизаны и я, отступая, забросил винтовку в кусты и рванул в лес, стараясь держаться берега ручья, потому что знал: ручей всегда приведет к жилью. И не ошибся. Этот ручей вытекал из мельничной запруды, и когда я постучал в старые ворота, молодая албанка, открывшая их, удивленно крикнула:
— Отец, здесь какой-то солдат.
И с того январского дня для меня началась странная жизнь батрака-иностранца в чужой стране.
— Я тебя укрою и буду кормить, — сказал мне мельник, — если ты, конечно, будешь помогать мне по хозяйству. Я уже в возрасте и сам не успеваю со всем управиться. Сын, который мне помогал, ушел в партизаны. Смотри только, не вздумай тут крутить шашни, — продолжал он, — не то я об тебя все палки обломаю, так что чертям тошно станет.
Конечно, он имел в виду свою дочь, и я пообещал, что буду работать честно и не потребую ничего, кроме хлеба и крова, пока не закончится война.
— Послушай-ка, парень, а ты, часом, не шпион? — неожиданно спросил он, уставившись на меня грозным, пронизывающим взглядом.
— Я — шпион? — переспросил я удивленно.
— Гляди, а то плохо кончишь. Если что узнаю, на стропилах тебя повешу.
Так мы заключили договор.
После этого прошел уже месяц с небольшим — и я рублю в лесу дрова, чищу мельничный ручей, отбиваю жернова, чиню черепицу на крыше, подметаю полы, смазываю инструменты, таскаю мешки.
Товарищи по батальону и моя семья наверняка считают меня убитым. Если бы они увидели сейчас меня, каков я теперь, бывший «железный» солдат, весь обсыпанный с ног до головы мукой, с албанской телешэ на голове, то страшно бы удивились сначала, а потом животики бы надорвали от смеха.