Они проехали мимо пляжных строений, сейчас заколоченных, печальных, мимо давно закрытых больших современных отелей и летних ресторанов. Пусты были и танцплощадки на берегу моря, столы и стулья были свалены в углу, в полном беспорядке, словно полузабытые воспоминания о лете.
— Летом здесь, наверное, красиво, — сказал генерал.
— Да, красиво. Хотя не думаю, чтобы всем, а особенно женщинам, нравилось гулять и купаться возле военных укреплений.
Генерал внимательно смотрел на доты.
— Часть этих укреплений еще и сегодня сохраняет свое оборонное значение.
— Они любят повторять, что Албания — это крепость на берегу Адриатики, — сказал священник.
Генерал повернулся к берегу.
— Вы говорили, что море всегда приносило албанцам несчастья и поэтому они его не любят.
— Это верно, — сказал священник. — Албанцы, словно дикие звери, боятся воды. Они любят прятаться в горах, в ущельях. Там они чувствуют себя в безопасности.
Они постепенно удалялись от побережья, уже исчезли вдали и летние станции железной дороги, и белые дачные домики.
— Нам нужно найти еще одного солдата, погибшего в первый день войны, — сказал генерал. — Это последний солдат, оставшийся на побережье.
— Странно! — сказал священник. — Почему только один?
— Я не знаю, как это случилось, — сказал генерал и достал карту. — Он должен быть вот здесь, — и пометил красным карандашом какое-то место.
— Думаю, через час мы туда доедем.
— Может, даже раньше. И на этом — все.
— Если не считать одиночных могил, нам остается всего один маршрут в этом районе, — сказал священник.
— Да. По предгорьям. Опять тяжелый маршрут.
— Ничего не поделаешь, — сказал священник. — Главное — закончить все поскорее.
— Вы хотите поскорее вернуться?
— Конечно, — сказал священник. — А вы что, разве не хотите?
— Мечтаю об этом, — сказал генерал. — Не могу дождаться. Хотя, правда, мы еще и четверти работы не сделали.
— Это верно.
Тебе-то, разумеется, не терпится, подумал генерал. Тебя ждут.
— Что-то мы их давно не встречали, — вслух сказал он.
— Кого?
— Генерал-лейтенанта и мэра.
— Трудно сказать, где они сейчас копают!
— Наверняка опять на каком-нибудь стадионе или на бульваре. По-моему, у них полная неразбериха.
— Если у них и дальше так пойдет, я думаю, они раньше чем через два года отсюда не вырвутся.
— Нам-то что? — сказал генерал. — Главное, не украли бы они у нас опять какого-нибудь солдата.
Дальше они ехали молча.
Католический монастырь, где был похоронен единственный убитый здесь солдат, находился на небольшом холме, у подножия которого шоссе раздваивалось: одна дорога вела на север, другая поворачивала налево, в сторону побережья.
Они поднялись на холм — впереди генерал, за ним священник, эксперт и рабочие с лопатами и кирками в руках. Водители уселись на камень рядом с шоссе и закурили.
Перед монастырем было несколько больших старых могил, с массивными крестами и надписями на латыни. Старинные ворота монастыря были закрыты. Над воротами в камне было высечено: «Societas Iesus».[15]
Эксперт долго стучал в ворота, потом послышались шаги. Седой падре, в черном одеянии, с капюшоном, треугольником обрамлявшим его голову, показался на пороге.
— Добрый день, падре, — сказал эксперт.
— Добрый день, — ответил святой отец.
— В вашем монастыре находится могила иностранного солдата, убитого в 1939 году. Мы хотим забрать его останки.
Падре взглянул на генерала, священника и рабочих, державших на плечах кирки.
— Государственное предписание и позволение архиепископа у нас с собой, — сказал эксперт, доставая документы из портфеля.
У старика были светлые с красноватыми белками глаза. Он долго разглядывал бумаги и, читая, шевелил губами, будто жевал.
— Хорошо, — сказал он. — Я проведу вас к могиле.
Они последовали за ним вдоль стены, окружавшей монастырь, и вышли к церкви.
— Вот могила, — сказал он.
Могила была скромная, с каменным крестом и каской у изголовья. С каски от времени слезла вся краска, края ее утонули в земле, и весной ее наверняка закрывала пробивающаяся молодая трава.
— Как получилось, что здесь похоронен всего один солдат? — спросил генерал.
— Этого солдата убил Ник Мартини, — проговорил падре слабым глухим голосом.
Когда падре произнес имя Ника Мартини, генерал вопросительно взглянул на него.
— Какой-то местный горец, — пояснил священник.
— Я видел своими глазами, как он его убил, — продолжал старик. — Застрелил из ружья, вон с той скалы.
Они повернулись и увидели высокую, как крепостная башня, скалу, круто вздымавшуюся по ту сторону шоссе.
— Здесь велись какие-нибудь боевые действия? — спросил генерал.
— Нет, — сказал старик. — Эта территория, от монастыря до моря, не заселена, и никто не знал, что здесь будут высаживаться войска.
— Сколько отсюда до моря?
— Километров десять, — сказал падре. — Никто даже и подумать не мог, что войска высадятся в этой глухомани. Только Ник Мартини откуда-то узнал, что они высаживаются.
— Кто это — Ник Мартини? — спросил генерал.
— Горец, — ответил старик, — простой горец. Я увидел его, когда он шел с ружьем по шоссе, и, узнав, окликнул его. «Куда идешь, Ник Мартини?» — спросил я его. «Иду стрелять из ружья», — сказал он. «Один?» «Один». Я хотел остановить его, спустился на шоссе, загородил ему дорогу и перекрестил. «Мир среди рабов божьих», — сказал я. Он зло посмотрел на меня и повел стволом ружья. «Уйди, падре, с дороги!» — крикнул он. Потом взглянул на колокольню и, не говоря ни слова, направился к монастырю, я за ним. Мы оба поднялись на колокольню и оттуда увидели побережье, почерневшее от войск. «Они высадились, — сказал я ему. — Возвращайся домой, Ник Мартини». «Не вернусь», — сказал он и зарычал, как дикий зверь. Он спустился с колокольни, и я видел, как он бежал по шоссе, а потом взбирался на ту скалу.
— И он сражался? — спросил генерал.
— Да. Один. Он стрелял из ружья целый час. Стрелял он редко, и было слышно, как одинокие пули свистят в воздухе. Шоссе уже стало черным от войск, а он все стрелял, и выбить его оттуда было невозможно. Тогда его обстреляли из миномета.
— Его убили?
— Мы тоже сначала так подумали, когда прекратились выстрелы. Только потом мы узнали, что Ник Мартини забрался на другую скалу в десяти километрах отсюда и снова стрелял из своего ружья больше часа.
— Да, такую скалу штурмом не возьмешь, — подтвердил генерал. — Ее можно удерживать целый день, если у противника нет артиллерии.
— Они пробовали штурмовать, — сказал старый священник, — тогда и был убит этот солдат. Из окон монастыря мы видели, как они безуспешно пытались выбить Ника Мартини со скалы. Потом они принесли завернутого в шинель убитого солдата и стали рыть ему могилу, и тогда было решено обстрелять скалу из миномета.
— Ну а тот, горец, остался жив? — спросил генерал.
— Ник Мартини? — старый священник посмотрел своими выцветшими, потухшими глазами в сторону гор. — Нет, погиб. В тот день он сражался еще в четырех местах. Говорят, когда у него кончились патроны и он увидел, что грузовики с солдатами направляются в Тирану, он испустил страшный вопль, как у нас кричат горцы, когда у них кто-нибудь умирает. Его окружили и закололи кинжалами.
На несколько секунд воцарилось молчание.
— У Ника Мартини нет могилы, — сказал старый священник, который, наверное, подумал, что теперь они будут искать и его могилу. — Ни креста, ничего. Только песня есть о нем.
— Странно! — сказал генерал спустя полчаса, когда их автомобиль уже ехал к Тиране. — Как может сражаться с регулярной армией один-единственный человек?