Все уже были в разных городах России: — в Риге, Киеве, Москве. Но лица были обращены — к Петербургу. И когда запахло мартовской весной, все съехались, чтобы убить министра.
Перед подготовкой убийства боевики были в Москве. Посланные на дело партией, еще не знали друг друга. Савинков остановился в фешенебельном отеле «Люкс». И в один из дней, когда он без дум ходил из угла в угол, на пороге появилась грузная, каменн гя фигура Азефа.
Азеф не подал руки. Он спросил коротко, как спрашивают обвиняемого:
— Как вы смели уехать из Петербурга? — уставился фунтовыми глазами.
— Я уехал потому, что вы бросили нас. Нам грозил арест, мы были выслежены полицией, чтобы не замарать дело, я снял товарищей. Но разрешите спросить, как вы смели бросить нас на произвол судьбы, на арест полицией, не давая ни указаний, ни денег. Почему не было ни одного письма, по указанному вами адресу?
Азеф смотрел на Савинкова в упор. Хотелось знать: есть ли подозрение? Его не было.
— Меня задержала техника динамитного дела, — сказал Азеф. — Я не мог раньше выехать. Но это все равно, вы не смели сходить с поста.
— Вплоть до бессмысленной виселицы?
— За вами никто не следил.
— Если б за мной не следили, я б до сих пор был в Петербурге. Я был накануне ареста, еле бежал из рук сыщиков.
Азеф молчал, был спокоен: — подозрений не было. Сказал ржавым рокотом, как бы в сторону:
— Расскажите результаты наблюдений.
Это значило конец неприятному разговору. Савинков стоял, поставив ногу на стул. Сняв ногу, ходя по комнате, Савинков говорил о выездах Плеве. Азеф смотрел в ковер. Когда Савинков кончил, Азеф грузно, лениво вздохнул животом.
— Это я знал без вас. Стало быть, вы ничего не сделали. Извольте отправляться в Петербург, возобновить наблюдение.
— Я для этого приехал из Женевы.
— Сегодня в 12 ночи вы увидитесь с Покотило-вым. Он будет ждать в отдельном кабинете «Яра», загримирован, у него большая русая борода. Кабинет номер 3. Там вы решите относительно поездки. Покотилов будет готовить снаряды. Швейцер ждет в Риге. Я его уже вызвал телеграммой в Петербург. А с Каляевым вы связаны?
— Да. Он живет здесь в одной гостинице.
— Пусть едет с вами. Выезжайте завтра же. Первая явка со мной будет 20 марта в купеческом клубе на маскараде. Поняли?
— Понять нетрудно.
— Очень рад, что нетрудно. Думаю, что работать будем лучше.
— Если вы будет уловимы, я тоже думаю.
Вдруг Азеф улыбнулся медленной растягивающей скулы улыбкой. Это была — ласка.
— Ну ладно, — проговорил он, — не будем ссориться, я вас ей богу люблю. Кстати все хочу перейти на ты. Вы будете помощником в деле Плеве. Ладно что ли? — тяжело вставая с низкого кресла, смеялся он, — я же говорил, что вы барин, но ничего не плохо, нам в конспирации нужны и баре и извозчики, — смеялся гнусаво.
И сжимая руку Павла Ивановича двумя руками, проговорил:
— Сегодня в «Яру» увидите Покотилова. Завтра втроем выезжайте на место.
Снег московских тупиков был глянцев, словно вымостили столицу белым паркетом. С Тверской по белонатертому полу в Петровский парк начинали ход запаленные, заезжанные московской удалью голубцы, в бубенцах и лентах. Храпели кони. Разномастная публика неслась в ковровых санях с отлетами. Кокотки с офицерами. Купцы в старомодных енотах. Европеизированные купеческие сыновья в шубах с бобрами. Заезжие провинциалы. Пропивающие казну чиновники. Кого тут не было! На сером лихаче, приятно откидываясь в гулких ухабах, несся петербургским шоссе Борис Савинков. Отставали многие от резвого лихача. Только пара наемных голубцов, несшихся диким аллюром, объехала вскачь, словно торопились седоки, что не доживут, не доедут до «Яра».
Любителей цыганской тоски, от которой ныли кости, подносили мокрые, хрипящие кони к небольшому одноэтажному дому с обыкновенной вывеской «Яр».
«Яр» был низок, столики, открытая сцена. Казалось, ничего особенного, но что то было в загородном кабаке. Отчего сотни мечтателей, богачей, дураков, невропатов стрелялись в кабинетах под цыганские плясы Шуры да Муры.
— Кабинет номер три.
— Пожалуйте, — склонился татарчонок. Савинков пошел за резво бегущим татарчонком во фраке. Они прошли переполненный зал. Савинков чувствовал запах цветов, духов, алкоголя. Сидели фраки, декольте, смокинги, сюртуки, поддевки. Под поляковские гитары, которые, казалось каждую минуту разломаются вдребезги от сумасшедшей игры, со сцены пела женщина с горячими, ассирийскими глазами, вся в яркокрасном, смуглая как земля: