В Могилеве генерал Деникин прослужил всего два месяца. Но здесь обозначилась та историческая роль, которую впоследствии ему пришлось играть.
Приняв новую должность, он всецело погрузился в сложную и кропотливую работу начальника штаба Верховного Главнокомандующего. Огромный размах новой деятельности вначале ошеломил его. Приходилось изучать историю множества возникавших военных, политических и экономических вопросов, обдумывать текущие дела, разрабатывать планы военных действий, слушать чужие доклады и подготовлять свои, принимать важные решения, участвовать в различных приемах; самому принимать в своем кабинете несметное число людей: военных, штатских, делегатов вновь народившихся революционных учреждений, просителей, уволенных или смещенных новой властью, всяких дельцов и вообще самого разнообразного элемента честных, а порой и не совсем честных посетителей Ставки.
Несмотря на добрые отношения, установившиеся между генералами Алексеевым и Деникиным, Антона Ивановича беспокоила одна черта в характере Алексеева: он не умел или не желал распределять среди своих главных сотрудников оперативную работу. Фактически он делал эту работу сам. Стратегические директивы и другие решения принимались единолично генералом Алексеевым. Он сам приготовлял и писал их своим мелким бисерным почерком и старался держать в своих руках все отрасли управления, что при грандиозных масштабах работы было невыполнимо.
Деникин, привыкший к самостоятельной работе и ответственности, имел со своим начальником откровенную беседу по этому поводу.
Генерал Алексеев искренне удивился упреку:
– Разве я не предоставляю вам самого широкого участия в работе, что вы, Антон Иванович!
Результат беседы генерал Деникин суммировал следующим образом: оба взволновались, расстались друзьями, но вопроса не решили.
Работать приходилось Антону Ивановичу по 17 часов в сутки. Несмотря на невероятную нагрузку, на нервный темп работы, трудоспособный Деникин быстро освоился с непривычной деятельностью. Но он не мог освоиться и примириться с тем, что стало тогда известным под названием «демократизация армии». Ему претили военные реформы, как из рога изобилия сыпавшиеся из революционной столицы. Решения, необдуманные и подрывающие устои воинской дисциплины, принимались в Петрограде без согласия Ставки и даже без предварительного с ней совещания.
При царизме Ставка занимала доминирующее положение во всех вопросах, касающихся военного дела. Но к моменту вступления генерала Деникина в должность обстановка радикально изменилась. За первые три недели после революции Ставка потеряла свою силу и власть. Она превратилась в орган, подчиненный военному министру.
Новый военный министр Александр Иванович Гучков (1862-1936) был и первым штатским человеком, занимавшим этот пост. Монархист по убеждению, один из основателей партии октябристов, Гучков тем не менее, презирал династию, а затем возненавидел монарха. Как мы уже знаем, во время войны он проявил кипучую деятельность в снабжении фронта. Такую же кипучую работу проявил он и в подрыве авторитета трона. В огромных по тем временам масштабах распространял он по всей стране антиправительственную пропаганду, одновременно готовя в столице дворцовый переворот. Не только в кругах старого правительства, но и в Думе Гучкова считали авантюристической натурой и человеком с непомерным самолюбием. В молодости он пошел добровольцем сражаться против англичан в Бурской кампании, где был ранен. Затем оказался замешанным в Македонском восстании в 1903 году, а до этого, в момент армянского погрома турками, оказался в Малой Азии. С началом японской войны он проявил незаурядную способность организатора, возглавляя русский Красный Крест на театре военных действий. Человек, несомненно, храбрый, он как будто нарочно, так говорили о нем современники, искал случая поссориться и вызвать человека на поединок. Вздорный характер Гучкова создал ему репутацию бретёра. Один из тех, кому он послал вызов на дуэль, был лидер кадетской партии Милюков, но дуэль не состоялась.
В 1908 году Гучков был избран председателем Государственной думы третьего созыва, поддерживал политику Столыпина, но затем с ним разошелся и в 1911 году отказался от председательского кресла в Думе. Там же, в Думе, начались его выпады против лиц царского дома. Репутация энергичного и решительного организатора, с крупными связями в военных кругах, с обширным знанием нужд армии давала, казалось бы, основания предполагать, что этот человек, по примеру французской революции и Карно с его Комитетом общественного спасения проявит полезную деятельность в области обороны и организации вооруженных сил. Но деятельность Гучкова в роли военного министра оказалась не конструктивной. Он не оправдал возлагавшихся на него надежд, и офицерство и либеральная общественность глубоко в нем разочаровались. Не в силах бороться со стихийным движением слева, вместо мер к поддержанию дисциплины в армии он начал сдавать одну позицию за другой и, поплыв по течению, стал подлаживаться к солдатской массе. Наконец, поняв свою беспомощность, усталый и разбитый, ушел со сцены в начале мая 1917 года, оставив по себе горькую и недобрую память в офицерской среде.
Под лозунгом - дорогу талантам, демократизация армии началась с чистки ее командного состава. Военный министр Гучков сразу после революции забрал в свои руки назначения и смену старшего генералитета. Делал он это без ведома и одобрения Ставки, что шло вразрез со здравым смыслом и установившимся обычаем. По словам генерала Деникина, в течение нескольких недель после февральского переворота было уволено в резерв до полутораста старших начальников, в том числе 70 начальников пехотных и кавалерийских дивизий.
В этом вопросе Гучков руководствовался списком, составленным группой доверенных лиц из своего окружения. Лица эти, в свою очередь, не всегда брали в расчет наличие военных способностей у тех или иных генералов, преобладали личные и политические мотивы.
Гучковым была образована особая комиссия для разработки реформ в военном ведомстве, соответствующих новому строю. Для демократизация армии она одобрила учреждение выборных комитетов во всех воинских частях, ввела институт комиссаров и, наконец, провозгласила «Декларацию прав солдата». 12 марта правительство отменило смертную казнь, были упразднены военно-полевые суды, и смертный приговор уже не угрожал за тяжкие преступления, в том числе связанные со шпионажем и изменой.
К началу апреля комитеты, советы и всякого рода солдатские организации охватили широкой сетью все части вооруженных сил страны. Бывали, конечно, исключения, но в большинстве случаев комитеты вмешивались во все детали армейской жизни, создавая полный сумбур в отношениях между офицером и солдатом.
И Деникин был прав, когда с возмущением указывал на то, что правительство, невзирая на войну, давало свою санкцию на превращение армии в арену политической борьбы.
Комитеты вскоре добились права смещать офицеров и выбирать на их место угодных себе людей.
«Итак, - писал Деникин, - в русской армии вместо одной появились три разнородные, взаимно исключающие друг друга власти: командир, комитет, комиссар. Три власти призрачные. А над ними тяготела, на них духовно давила своей безумной, мрачной тяжестью - власть толпы».
Но это было не все. 9 мая появился приказ по армии и флоту, известный под названием «Декларации прав солдата».
Даже Гучков, заискивающий перед солдатами, отказался его подписать. Всего два месяца прошло с начала февральских событий, но Гучков, обычно самоуверенный, потерял веру в себя, в свои возможности и, по мнению близко знавших его людей, в глубине души считал все дело буржуазной революции проигранным. Он предпочел выйти в отставку, не желая, как он выразился, дальше разделять ответственность за тот тяжкий грех, который творился в отношении Родины. Однако не может быть сомнения, что и сам Гучков принял в этом «грехе» немалое участие.
Германский Генеральный штаб за время войны потратил немало усилий и средств на русскую революцию. О ней особенно мечтал генерал Людендорф, и, когда революция наступила, «огромная тяжесть свалилась у меня с плеч», - писал он в своих воспоминаниях.