Так случалось со всем, что оказалось под рукой митрополита Евлогия. В двадцатых годах церковные либералы, обновленцы «парижской школы» во главе со священником Сергием Булгаковым создали «братство Святой Софии, Премудрости Божией», больше напоминавшим тайный орден. Приблизительно за сорок лет епархия владыки Евлогия семь раз меняла свой юрисдикционный статус. Например, в 1944 году этот иерарх в очередной раз перешел из юрисдикции Константинопольского патриархата в Московский, приняв советский паспорт.
Раскалывалась белая эмиграция, что началось еще во времена Гражданской войны. Белые монархисты спорили с однополчанами, приверженными либерализму, феврализму, республиканству, даже – социалистическим воззрениям. В немалом из-за этого явился и конфликт смены главнокомандования либерального Деникина на монархического Врангеля. РПЦЗ, в основании которой участвовали врангелевцы, была обречена выстаивать против Западно-Европейской епархии митрополита Евлогия.
Мы стояли с седым отцом Вениамином у неярко горящей лампочки за конторкой в пустом после окончания вечерни храме. Он, хорошей выправки, рассказывал, как выживали на чужбине галлиполийцы и их дети. Вспоминал, что белые камни для памятника павшим и умершим в изгнании бойцам в греко-турецком городе Галлиполи («Голое поле») живые издалека носили на своих руках. В 1949 году его разрушило очередное там землетрясение, но на русском кладбище Сент-Женевьев-дю-Буа под Парижем стоит уменьшенная копия Галлиполийского памятника.
– Мой отец был Алексеевского полка, галлиполийцем, и я как его сын имею право носить Галлиполийский крест, – сказал он, сверкнув глазами.
Батюшка помолчал и добавил:
– Обязательно поезжайте на Сент-Женевьев-дю-Буа. Там – уцелевшая Белая Гвардия. Вся там лежит…
Дрожали в полумраке огоньки свечек, вилось пламя лампад в этом храме, где около входа в алтарь стоит посох святителя Иоанна Шанхайского и Сан-Францисского, а на втором этаже – покои святого, где он всегда почивал в кресле, так как в аскезе никогда не ложился. Я подумал, что и мы, старый парижанин и пожилой москвич, сын и племянник долго не погибавших белых, возможно, скоро тоже умрем. И мне легко и драгоценно было это сознавать рядом с сыном алексеевца Жукова.
Русское кладбище под Парижем в Сент-Женевьев-дю-Буа встретило меня прекрасной церковью Успения Богородицы, выстроенной в духе псково-новгородского зодчества XV–XVI веков по проекту архитектора А. А. Бенуа. В ее крипте захоронен митрополит Евлогий.
Храм был закрыт, пусто на церковном дворе. Я пошел к живым камням памятников Белым воинам.
Этот день опять был очень жарким. На кладбище по-французски мало деревьев, под кронами которых так хорошо посидеть на могилах российской земли. Никого не было видно далеко вокруг, лишь француз-служитель в аккуратных перчатках вез куда-то тачку с песком между восьмиконечными православными крестами, плитами, обихоженными по европейскому классу.
Кладбище Сент-Женевьев-де-Буа под Парижем, конец 1990-х. Внизу надпись на памятнике Белой Гвардии: «ГЕНЕРАЛУ ДЕНИКИНУ, первымъ ДОБРОВОЛЬЦАМЪ и участникамъ походовъ: КУБАНСКАГО, СТЕПНОГО И ЯССЫ-ДОНЬ»
Я дошел к бело сверкающему под солнцем Галлиполийскому памятнику Белой Гвардии. Он – в форме круглого ступенчатого некрополя с каменным куполом под крестом. На его основании плиты, гласящие: «ГЕНЕРАЛУ ЛАВРУ ГЕОРПЕВИЧУ КОРНИЛОВУ И ВСЕМЪ КОРНИЛОВЦАМЪ, павшимъ за РОДИНУ и на чужбине скончавшимся», «ГЕНЕРАЛУ ДЕНИКИНУ, первымъ ДОБРОВОЛЬЦАМЪ и участникамъ походовъ: КУБАНСКАГО, СТЕПНОГО И ЯССЫ-ДОНЪ», «ГЕНЕРАЛУ ВРАНГЕЛЮ, ЧИНАМЪ КОННИЦЫ и КОННОЙ АРТИЛЛЕРИИ, за ЧЕСТЬ РОДИНЫ павшимъ», «АДМИРАЛУ КОЛЧАКУ и всемъ МОРЯКАМЪ РОССІЙСКИМЬ».
Памятник, словно последний пулеметный дзот, кряжисто упирался среди лежащих окрест надгробий с именами офицеров – будто расстрелянными пулеметными лентами.
Дальше был памятник кадетам, где на плитах вокруг цветными погончиками значились училища, за честь которых дрались упокоившиеся во французской земле. Имелся неподалеку и громадный мраморный крест казакам. Но я вернулся к белому гвардейскому памятнику, отыскав вблизи его редкую здесь скамейку.