Чем же располагали большевики в начале 19-го года, когда начался второй раунд борьбы за включение Украины в общесоветский лагерь? Действительно ли Украину завоевали русские и интернациональные войска, руководимые из Москвы, а украинцев в рядах большевиков почти не было? Такой взгляд на события очень популярен в настоящее время, а корни он берет в ряде заявлений Директории и трудах некоторых историков-эмигрантов. Подчеркиваю, некоторых, так как наиболее авторитетные и осведомленные (И. Мазепа, Д. Дорошенко, П. Христюк) не стремились преувеличивать «русское присутствие» в рядах большевистских войск, противостоявших Директории. Они прямо говорили, что известные Таращанская и Богунская дивизии были почти сплошь украинскими, равно как и многие другие отряды и группы, присоединившиеся к «латышско-мадьярско-русско-китайскому» войску, пришедшему из-под Курска и с севера Черниговской губернии. Кстати, о китайцах, которые упоминаются особенно часто с очередным ксенофобским раздражением. О них писал петлюровский премьер И. Мазепа: «На Украине у большевиков было всего около 25 тысяч человек. Из них меньше половины русских, в том числе пять тысяч китайцев». В феврале 1919 года на съезде социал-демократов Чеховский, ратуя за советскую власть на Украине, заявлял: «Нам не по дороге ни с Антантой, ни с империалистической «мировой революцией» на штыках китайцев!» Ему вторил екатеринославец Феденко, кляня «длиннокосых и косоглазых «украинцев». Одним словом, обличать своих соперников-большевиков без использования национальной карты решались немногие. На этом этапе больше всех доставалось китайцам, которые, если прав тот же И. Мазепа, и китайцами-то не были. Он пишет: «Речь идет, очевидно, об уже упомянутых татарских отрядах Кожевникова…», а ранее говорилось о «партизанских отрядах Кожевникова из-под Уфы» со ссылкой на «Записки» большевистского командующего на севере Украины Антонова-Овсеенко. Итак, не китайцы, а татары, которые, в связи с упоминанием об Уфе, могли оказаться башкирами. От косоглазости и кос это их не избавляло.
Очевидно, что говорить об использовании большевиками китайцев было в политическом и эмоциональном отношении куда перспективнее, чем о каких-то татарах или башкирах. Впрочем, одно другого не исключает: могли быть и китайцы в интернациональном войске. Характерно, что И. Мазепа, приличия ради вскользь упомянув о «татарах из-под Уфы», затем начисто о них забыл, а китайцы присутствуют на страницах его книги до тех пор, пока их бесповоротно не вытеснили евреи.
Как бы ни решался вопрос с «китайцами», в основном украинцам-«самостийныкам» приходилось воевать против украинцев-большевиков.
На совете Директории И марта 19-го года в Проскурове эсер А. Сидоренко заявил: «…наши войска почти без боя отступают прежде всего потому, что им приходится воевать в основном со своими же братьями-украинцами». Сам Исаак Мазепа не только не опровергает этих слов, по и подкрепляет их своим комментарием: «Как известно, против украинского фронта в это время большевики бросили главным образом украинские формирования, как Богунская, Таращанская дивизии и другие. Российские и прочие части были сосредоточены преимущественно на так называемом Южном фронте, против армии Деникина».
Война в Украине, нравится это или пет определенной части историков, была гражданской, а не национально-освободительной. Но и национальный огонь в этой борьбе присутствовал, особенно когда его раздували «самостийныки». Украинские историки признают, что «русский вопрос» воспринимался украинской интеллигенцией, устремившейся в политику, совсем не так, как украинским крестьянством: сохранение торговых связей с Россией волновало крестьян куда больше, чем обретение национального суверенитета. Об этом откровенно писал И. Мазепа:
«Не было возможности провести мобилизацию, потому что и то войско, которое у нас было, разбегалось по селам, говоря, зачем воевать, если «Красная Армия принесет красный товар (текстильные изделия, которых остро не хватало на Украине…)».
Таким образом, стремление к интеграции шло «снизу», от тех людей, которые нуждались не только в мануфактуре, но и в скобяном товаре, керосине и многом другом, что долгие годы шло из России или через Россию в обмен на продукты земледелия. Но вот незадача: местные и приезжие большевики старались отправить на голодный север побольше хлеба, не компенсируя его ни «красным», ни любым другим товаром, за неимением такового в условиях войны и разрухи. Конечно, это укрепляло позиции «антимоскалей», но не настолько, чтобы полностью отворотить народ от местного, харьковского большевизма, активно сотрудничавшего с Москвой. Отношение крестьян к большевикам в Украине было, пожалуй, не хуже и не лучше, чем в России.
Если бы имелась возможность противопоставить Москве более демократичную более выгодную для народа политическую программу, вес могло бы обернуться иначе. Но правобережные социал-демократы и эсеры буквально ничего нового изобрести не сумели: они приняли национализацию земли, рабочий контроль, систему государственных монополий, борьбу со спекуляцией, 8-часовой рабочий день и, после колебаний и сомнений, советскую власть как основу государства. Получалось, что воевать с большевиками приходилось под их же лозунгами, и, как уже говорилось, украинцы были вынуждены воевать против украинцев. Создалась поистине трагическая ситуация, о которой с болью говорил обычно сдержанный и хладнокровный Евгений Коновалец. Объясняя, почему его войско, наиболее боеспособное, бросило в середине февраля 19-го года фронт под г. Фастов, командир «сечевых стрельцов» сказал: «Все устали, всякая идея гаснет… настроение населения обернулось теперь против Директории… Крестьяне, вместо того, чтобы помогать нам, нападают на наши обозы, не дают воды (!), прогоняют нас со словами: «Чего вам тут надо? Идите прочь от нас, мы сами разберемся!».
Такое «настроение населения» Коновалец отчасти объяснял агитацией большевиков, но с присущей ему прямотой показывал, что основная причина все-таки не в ней: «Директория шатается и не имеет ясной политической линии… Нужно было четко сказать народу: или большевизм, или противобольшевизм. Директория не сделала ни того, ни другого. В результате мы оказались в безвыходном положении…».
Где же выход? Оглядываясь на прошлое, И. Мазепа пытался найти упущенный шанс, но безуспешно. Можно было пойти на мировую с большевиками, которые не имели численного преимущества, пока армия противника не разбежалась. «Украину завоевали не столько вооруженной силой, сколько силой своей пропаганды среди дезорганизованных украинских масс», — как признал сам премьер И. Мазепа. Но с большевиками не по дороге, так как они «считают реакционным как раз то, за что мы… подняли восстание против гетмана: это украинская речь и культура и украинское независимое государство» (Е. Коновалец). Правда, тот же Е. Коновалец достаточно прагматично говорил, что при определенных условиях можно бы и поладить с большевиками: «Если бы мы знали, что большевизм овладеет всей Европой, то немедленно примкнули бы к большевикам. Но мы уверены, что большевизм — явление временное… Поэтому с большевиками нам не по пути», — заключает Е. Коновалец, имея в виду прежде всего его родную Галичину, с ее национальным самосознанием и неразвитым пролетариатом. Однако, если бы большевики овладели Европой — тогда дело другое, тогда некуда деваться и пришлось бы сменить приоритеты, тем более, что и без того «внутри, в народе говорят: «Мы все — большевики». Вот так рассуждали наиболее разумные «директорианцы», видя происходившее, но боясь его до конца осознать.
Крайняя непопулярность Директории объяснялась не только ее непоследовательностью в решении внутренних проблем, но и сумбурностью внешней политики. Долгое время оставалось неясным, нужно ли стремиться к полному отделению от России или достаточно ограничиться требованием автономии в рамках федерации, продолжая линию Центральной Рады. На полный разрыв с Москвой подтолкнул и Брестский мир, и занятие Киева большевистской армией во главе с левым эсером Муравьевым, который спустя полгода был застрелен большевиками в ходе подавления эсеровского восстания. Первый приход красных ознаменовался трагической и нелепой гибелью под Кругами 30 января 1918 г. нескольких сотен киевских студентов, гимназистов и юнкеров, жестокой расправой с русскими офицерами, захваченными в Киеве, причем удар обрушился и на головы части романтически настроенной украинской молодежи. Одним словом, для претензий в адрес Москвы оснований хватало.