Впрочем, офицерство не представляло собой монолита. Существовала некоторая рознь между родами войск. Гвардейцы и кавалеристы, недолюбливая друг друга, свысока смотрели на всех остальных, полевые артиллеристы косились на кавалеристов и конных артиллеристов, последние сторонились полевых артиллеристов, а пехотинцы вообще чувствовали себя ущемленными и исподлобья глядели на всех без исключения. В неформальной обстановке возникали ссоры, приводившие, случалось, к дуэли с трагическим исходом. Самое незначительное умаление чести и достоинства вызывало болезненную реакцию. Закон тогда еще допускал дуэли. В крупных частях они разрешались по решению судов чести, в мелких, где их не было, — командира части. К одной из дуэлей был причастен и А. И. Деникин.
Однажды 2-я Артиллерийская бригада, совершая поход, зашла в город Седлец, где квартировал Нарвский гусарский полк. Подпоручик-артиллерист Катанский, порядочный и образованный, но обладающий буйным правом, столкнулся на корпоративной почве с гусарским корнетом, поляком Карниц-ким, и оскорбил его. Последний потребовал дуэли. Всю ночь заседали секунданты. Как старший подпоручик, Деникин тоже приложил усилия, чтобы предотвратить, не исключено, кровавую развязку. На рассвете, когда трубачи сыграли бригаде «Поход», дело закончилось примирением. Однако в Нарвском гусарском полку это сочли недопустимым. Карницкий оказался перед угрозой отчисления из полка. В суд чести 2-й Артиллерийской бригады прибыла воинственно настроенная делегация Нарвского полка. Артиллеристам, при участии Деникина, удалось выгородить Карницкого, только после этого суд чести оправдал его, и корнет был оставлен на службе в гусарском полку.
Куда более печально завершился другой случай. Штабс-капитан 2-й Артиллерийской бригады Славинский в присутствии двух конно-артиллерийских поручиков за столом в ресторане Брест-Литовска «неуважительно отозвался об их роде оружия». В воздухе запахло дуэлью. Славинский, человек храбрый и великолепный стрелок, одумавшись, проявил гражданское мужество и принес свои извинения, что удовлетворило оскорбленных офицеров. Но подполковник Церпицкий, командир конной батареи, потребовал от подчиненных поручиков вызвать Славинского к барьеру. С разрешения бригадного суда чести последний принял вызов. Перед дуэлью волновался весь лагерь. Особенно возмущались тем, что капитану противостоят двое. Всю ночь не спали ни офицеры, ни солдаты. Дуэль состоялась на рассвете. Стрелялись на опушке леса неподалеку от лагеря, на пистолетах в две очереди через четверть часа, с дистанции в 25 шагов. Первому поручику Славинский нанес тяжелую рану в живот. Конники, являя строптивость, отказались от помощи бригадного врача и бригадной лазаретной линейки, с запозданием отвезли раненого в госпиталь, где он через двое суток скончался в тяжких мучениях. А тем временем дуэль продолжалась. Все нервничали. Славинский, мрачно куря папиросу за папиросой, предложил через секундантов второму дуэлянту принести свои извинения. Поручик отказался их принять. Славинский тем не менее выстрелил в воздух. Вторая дуэль закончилась без крови. Следствие по этому делу признало поведение Славинского джентльменским. Кары посыпались на подполковника Церпицкого, спровоцировавшего эту бессмысленную кровавую схватку.
С командирами в бригаде Деникину не очень-то повезло. Сначала ее возглавлял генерал Сафонов, один из характерных типов прежних времен. Добрый, слабый и несведущий, он поддерживал сердечные отношения со всеми офицерами, что подкупало их и побуждало работать на совесть, дабы не подвести добрейшего старика и бригаду. Но через год он умер, а сменивший его генерал, невежественный, грубый и никому не подававший руки, с первых же шагов противопоставил себя всем. Он не интересовался ни бытом, ни службой, в батареи просто не заходил. Просиживал один в канцелярии, откуда сыпались ругательные, безграмотные предписания, запросы, приказы, взыскания на офицеров. Этот произвол вызвал озлобление и апатию у тех, на ком держалась бригада. Одни уходили из нее, другие впадали в пьянство, азартное картежничество. Дрязги и ссоры стали обычным явлением. Случились три самоубийства.
Положение еще более обострилось с появлением в бригаде нового батарейного командира, подполковника, темной и грязной личности. Офицеры, отчаявшись, решились на небывалое — перестали отдавать ему честь и не подавали руки. Однако этот штабс-офицер не унимался. Тогда обер-офицеры провели тайное собрание. Так как коллективные заявления считались преступлением, капитан Нечаев, старший из присутствовавших, подал рапорт по команде от имени всех обер-офицеров. Начальник артиллерии приказал уволить подполковника в запас. Но наверху сочли возможным перевести его в другую бригаду. Узнав об этом, 28 обер-офицеров, вопреки уставу, подписали коллективный рапорт и направили его Великому князю Михаилу Николаевичу, главному артиллерийскому начальнику армии, с просьбой «дать удовлетворение их воинским и нравственным чувствам, глубоко и тяжело поруганным». Петербург отреагировал быстро. Подполковник был выгнан со службы, покрывавшие его начальник артиллерии корпуса и командир 2-й Артиллерийской бригады отправлены в отставку. Обер-офицерам за коллективные действия объявлены выговоры.
Служба в артиллерийской бригаде, расквартированной в маленьком городе Белу Седлецкой губернии, протекала уныло и однообразно. При всей своей обособленности, она тем не менее тесно переплелась с жизнью местного населения, численность которого достигала примерно восемь тысяч человек (около пяти тысяч евреев, остальные — поляки и немного русских). Вся торговля, поставки, подряды, мелкие комиссионные кредиты контролировались евреями. Без них нельзя было и шагу ступить. Они крутились возле офицеров, помогали им доставать все необходимое по хозяйству, давали долгосрочные кредиты для покупки мебели и одежды, ссужали деньги под вексель.
Сама община местечковых евреев внешне казалась открытой. В действительности же она была совершенно замкнутой, внутренние порядки отличались специфичностью. Вместо государственных фискальных органов функционировало обложение с негласными нотариальными правами, свой суд и расправа, своя система религиозного и экономического бойкота. Из интеллигенции был лишь один доктор. Все евреи крепко соблюдали «старые законы» и обычаи. Мужчины носили длинные «лапсердаки», женщины — уродливые парики. Детей обучали в своих патриархально-средневековых «хедэрах» — школах, которые, однако, не давали никаких прав для продолжения образования. Только некоторые учились в гимназиях, по окончании коих покидали Белу.
Отношения между офицерами и евреями строились на деловой основе, носили ровный характер. Случавшиеся изредка буйные выходки строго пресекались командирами. Инциденты, как правило, погашались вознаграждением потерпевших. На памяти А. И. Деникина произошел только один чрезвычайный случай, потрясший городок. Немолодой подполковник бригады влюбился в бедную еврейскую красавицу. Он взял девушку к себе в дом и дал ей хорошее домашнее образование. Но, соблюдая внешние приличия, вне дома с ней не показывался. Это вполне устраивало и военное начальство, и еврейскую общину. Но когда прошел слух, что девушка собирается принять лютеранство, еврейская общественность буквально взорвалась. С угрозой убить «вероотступницу» толпа ворвалась в квартиру, но, к счастью, не застала ее там. Затем, подкараулив, напала на подполковника. В конце концов, последний женился и был переведен в другую бригаду.
Поляки сторонились офицеров и жили замкнуто. Но мужчины в городском клубе, ресторане и других общественных местах вступали в контакты с русскими. Играли с ними в карты, выпивали. Большую терпимость к военным проявляли дамы. Офицеры, надо отдать им должное, вели себя тактично. Трений на национальной почве не возникало.
Русская интеллигенция в Белу была малочисленной, состояла из гражданского и военного элемента. В кругу ее и вращались офицеры, выходя в «свет». Проводили свой досуг, знакомились, заводили дружбу, влюблялись и женились, ссорились и расходились. Из года в год вокруг одного и того же крутились разговоры, анекдоты, шутки. Ничто не нарушало привычного течения серых будней. Как в произведениях А. Н. Островского, А. П. Чехова, А. М. Горького. По-настоящему повеселиться и серьезно поговорить можно было только в двух-трех домах. Тех, кого не устраивало это, поочередно собирались друг у друга. По вечерам играли в винт, распивали пиво и увлеченно пели песни. Попутно разрешались и «мировые вопросы», по на элементарном уровне, без анализа причин и следствий.