- Тут, кажется, еще кто-то был? - спросил он Алексея.
Коновод Сергей хихикнул. Доватор строго посмотрел на него.
- Да... Медсестра Нина, товарищ Селезнева, - ответил Гордиенков.
- Товарищ Селезнева, что вы там делаете? - крикнул Доватор.
- Ягоды собираю-ю-у!
- Идите сюда. Больному дурно!
- Да нет, я ничего, - бормочет Гордиенков.
Из кустов выходит Нина. С невинным видом она ест из горсточки малину. Гордиенков опускает голову и ковыляет на костылях в кусты.
Доватор видит это бегство, молчит, улыбается.
- Не скучаете?
- В лесу не скучно. Раненых нет, зато малины!..
- Скоро будут, - хмуро говорит Доватор. - И раненые будут, и убитые... - Спохватившись, резко меняет тон. Доверительно, вполголоса спрашивает: - Скажите, это вы лейтенанта с ума свели или он сам?
- Ей-богу, сам, товарищ полковник! Честное слово! Я ему говорю: не время и не место...
- Ну, есть, положим, вещи, которые всегда и во всякое время на месте... - Доватор умолкает, хмурится. - Всех больных и раненых, в том числе и его, - Доватор кивает в кусты, куда ушел Алексей, - приготовить для эвакуации в тыловой госпиталь.
- Я, товарищ полковник, в тыловой госпиталь не поеду, - раздается из кустов голос Алексея.
Доватор поворачивает голову.
- Ах, ты здесь? Во-первых, подслушивать стыдно, а во-вторых, не следует забывать, что ты на войне!.. - Посмотрел по сторонам, тронул шпорами коня и послал вдоль просеки.
Нина стояла как каменная. Когда Алексей вышел из кустов и поцеловал ее, она не отстранилась, только потихоньку заплакала вытирая глаза кулачком, испачканным ягодным соком... В сумерках тревожно ныли комары. На западе опять послышались глухие удары, точно кто-то деревянной бабой забивал сваи.
Рано утром Доватор выехал в полки для поверки вьюков станковых пулеметов. В полку майора Осипова пулеметный эскадрон приготовил двадцать вьюков: десять с "максимами", десять с боеприпасами.
Пулеметчики - все рослые, крепкие, с огрубевшей от ветра и солнца кожей. Люди с колхозных полей Кубани, Терека, из заводских цехов, сильные и мускулистые, под стать своему командиру старшему лейтенанту Чалдонову. Вот он, бровастый, смуглый, из-под кубанки вырываются иссиня-черные кудри, нос с кавказской горбинкой, - красив. Как-то раз, в мирное время, свою невесту он встречал на вокзале с тачанкой, запряженной четверкой коней, украшенных малиновыми башлыками и живыми цветами. В лагерь провез ее по центральной улице города на полном галопе. Получил за это несколько суток ареста, зато проехал с шиком!..
Пулеметчики у него работают с быстротой корабельных матросов. За пять минут "максимку" перекатывают с вьюка на боевую позицию. Но он все-таки недоволен вьюками - хочется ему взять в рейд тачанки, и шабаш! Он намеревается обратиться к Доватору, но Осипов неотступно следит за ним, многозначительно трет ладонью подбородок и сжимает пальцы в кулак.
Доватор похвалил подготовку вьюков. Когда возвращались из лагеря пулеметчиков, Лев Михайлович спросил Осипова:
- Шибко горячий у тебя командир пулеметов?
- Есть маленько...
- А не остынет?
- Не думаю.
- Это хорошо. Только с такими людьми надо умело обращаться: когда погасить огонек, а когда и разжечь. Они тогда самого главного черта взнуздают и верхом поедут.
- У меня жена была тоже кипучая, а дети пошли - совсем другой стала. Да вот и Легенда тоже...
- К любому вопросу ты лошадей приплетаешь! Вот неисправимый человек! - перебил его Доватор. - Кстати, о твоей Легенде. Слишком она у тебя нервна, да и перекормлена, как петербургская фрейлина.
- Нервна? Она умница. Я ее сейчас обучаю одному номеру...
- Из пистолета, что ли, стрелять? - усмехнувшись, спросил Доватор.
- Нет. Я ее учу, чтобы она гитлеровцев грызла. Коновод мой, Кондрат, надевает немецкую шинель и начинает Легенду стегать, а я внушаю ей, чтоб она его зубами схватила, и сахару по кусочку даю. Теперь он уж боится надевать шинель: так цапнула за рукав, что пришлось хлопцу в санчасть сходить...
Лев Михайлович громко и весело захохотал.
Улыбался и Осипов.
- А Сокол твой быстро поправился.
- Как видишь, - ответил Лев Михайлович. Он вспомнил, как наутро после того дня, когда Сокол захромал, пришел Сергей и молча сел в угол, таинственно усмехаясь.
"Как Сокол?" - спросил его Доватор. "Ничего. Хромать перестал". "Как перестал?" - "Очень просто. Расковали - и все кончилось! - ответил Сергей и ворчливо продолжал: - Не было никакой заковки. Маленько туго подтянули подкову. Притворялся больше... Поднимет ногу и качает, как маятник... Всем голову морочил, притворщик!.."
"Не притворщик, а умница! - восторженно крикнул Доватор. - Ай да Сокол, ай да стратег! Не будете в другой раз туго подкову затягивать!.."
- А ты небось кузнецов строго наказал? - спросил Доватор Осипова, останавливаясь.
- Навел самое строгое следствие, - ответил Осипов. - Ковали мои протестуют. "Мы, - говорят, - зайца подкуем - и хромать не будет".
Доватор не вытерпел и, посмеиваясь, рассказал историю с Соколом.
- Я так и знал! Чтобы в моем полку...
- Эх, ты! - Доватор толкнул его плечом.
Осипов, запутавшись в широкополой бурке, повалился в борозду. Вскочил, налетел на Доватора, оба, хохоча, упали на усыпанную ромашками и кашкой межу. Кряхтели, барахтались, мяли друг друга.
Их окликнул офицер связи. Он протянул Доватору срочный пакет. Доватор разорвал конверт, прочитал бумагу, свел брови, сдвинул папаху на затылок. Повернувшись к Осипову, сказал:
- Опять скучать будем да сухари грызть...
- А в чем дело?
- Воевать не дают, а мне не терпится. - Доватор стегнул по голенищу стеком. - Эх, ругаться мне хочется!..
В записке, которую привез офицер связи, генерал сообщал, что операция пока откладывается. Доватору было приказано срочно прибыть в штаб армии.
ГЛАВА 12
В оперативном отделе штаба армии на стене висит большая карта. На ней отмечена флажками неровная линия фронта.
Что должен чувствовать штабной командир, которому приказано передвигать после каждой оперативной сводки флажки на восток, с каждым днем укорачивать путь к Москве?!
Молодой, среднего роста генерал-лейтенант, командующий войсками армии, стоял перед картой. Широкое доброе русское лицо его было спокойно.
За столом сидел генерал-майор - постарше, седоватый, с усами, в очках, придававших ему "академический" вид. Это был тот самый генерал, который принял у Холостякова рапорт. Он спокойно пил чай.
Около командарма стоял подполковник Плотвин, тщательно выбритый, подтянутый.
- Вы утверждаете, что в этом районе большое скопление танков и пехоты противника? - показывая на карту, спросил Плотвина командарм.
Тот старался скрыть свое волнение, но это ему не удавалось. Он многое передумал за последние дни и по-новому взглянул на события, участником которых ему довелось быть. Обстановка обороняющейся армии, куда он теперь попал, совершенно не походила на ту обстановку, из которой он недавно выбрался. Он видел здесь спокойное, непоколебимое упорство, бурную деятельность. На смоленских полях вырастали железобетонные доты, артиллерийские капониры, траншеи, противотанковые рвы и крестообразные ряды металлических надолб. По дорогам, навстречу войне, вместе с резервными дивизиями шли десятки строительных батальонов, сформированных наполовину из женщин-добровольцев и подростков. Фашистские летчики кружились над их головами, засыпали пошлыми, издевательскими листовками: "Русские дамочки, бросьте копать ямочки", а потом, взбешенные великим упорством народа, снижались и на бреющем полете расстреливали их в упор...
Ежедневно к командарму приезжали на запыленных эмках и мотоциклах генералы - командиры корпусов, полковники - командиры дивизий, порой командиры полков в звании лейтенантов, что больше всего поражало Плотвина. Они почтительно и мастерски козыряли, смело входили в штаб, развертывали перед генералом боевые карты, что-то доказывали, чего-то настойчиво просили...