- А все-таки, Михаил Павлович, мы не дадим им испортить нам Октябрьский праздник.
- Положим, фашисты нам подпортили немало, - удивленно посматривая на генерала и не понимая его необычной веселости, задумчиво проговорил Шубин.
- Что и говорить! Но мы в любых условиях, как бы нам тяжело ни было, будем торжественно встречать наш великий праздник, - с упрямством подтвердил Доватор.
- Ты что-то сегодня, Лев Михайлович, очень весел. Очевидно, пополнение обещали. Расскажи твои необычайные новости. Обещали, да?
- Именно, только обещали! А настроение у меня действительно как у именинника. Да и есть отчего! Нам приказано приготовить сводный полк для участия в московском параде.
- Эх, брат! Тут в самом деле...
Шубин не договорил. Все происходило непостижимо странно. Но это нисколько не удивило его. Михаил Павлович посмотрел на Доватора. Взгляды их встретились, и, как бы проникнутые внутренним единством мысли, они сами себя спросили: "А почему не должно быть парада?" - и тут же ответили: "Должен быть парад!"
- Значит, готовимся к параду, - переспросил Шубин, - и гитлеровцев будем бить?
- Непременно, Михаил Павлович! Подожжем их маскировку. Спалим вместе с танками. Вот если они опередят нас, тогда будет труднее.
Доватор закусил губу и прищурил глаза. Он присел за стол и быстро стал набрасывать проект боевого приказа. Шубин составлял расчет по дивизиям, которые должны были выделить людей для участия в московском параде.
Обсудив боевой приказ вместе с Шубиным, Доватор ушел к себе и проработал всю ночь.
Его адъютант капитан Курганов слышал, как генерал несколько раз вставал из-за стола и, стараясь тихо шагать, чтобы никого не разбудить, выходил на улицу. Прислушиваясь к редким выстрелам, он подолгу стоял на крыльце. Потом снова возвращался в комнату и снова садился за стол. Он думал в эту ночь не только о предстоящем наступлении, но и о большой рейдовой операции, которую мечтал осуществить во что бы то ни стало. Он еще не знал, когда и где будет ее проводить, но был уверен, что она состоится, и в самом недалеком будущем.
А сейчас он обрадует людей, объявив им приказ о московском параде, и через несколько дней поведет их в Москву, на Красную площадь. Завтра же он нанесет фашистам удар, внезапный, беспощадный!
Но на этот раз противник опередил Доватора на несколько часов и атаковал полк Осипова.
Ч А С Т Ь В Т О Р А Я
ГЛАВА 1
Раннее ноябрьское утро. Над крышами подмосковной деревни Сычи лениво стелется серый дымок. На улицах - ни души. Иногда громыхнет у колодца бадейка, проскрипят по твердому снегу чьи-то валенки, глухо хлопнет дверь, и снова в утренней тишине начинает властвовать необычный для этого месяца мороз. На западной окраине деревни, глядя сквозь амбразуру дзота на убегающую в лес дорогу и зябко кутаясь в казачьи башлыки, бойцы дежурят у пулеметов. У одного из домов ходит взад и вперед часовой.
Здесь штаб полка. На фронте почти всю неделю стояло затишье. Командир полка приказал вытопить назавтра баню.
В окна вместе с морозом вползал белесый рассвет. Командир полка Антон Петрович Осипов и комиссар Алексей Данилович Абашкин давно уже проснулись. Осипов, хрустнув пальцами, потер ладони и по привычке потянулся было за папиросой, но Абашкин схватил его за руку:
- Не положено. Условия надо выполнять, товарищ.
- Виноват! Совсем забыл. - Антон Петрович встал, засучил рукава и, напружинив тренированные мускулы, приступил к зарядке. Накануне, просидев в штабе почти всю ночь, они с Абашкиным выкурили уйму папирос и, насквозь прокоптившись дымом, дали друг другу слово курить меньше, а до завтрака и вовсе не притрагиваться к папиросам.
На кухне, весело потрескивая, топилась печь. Хозяйка дома Елена Васильевна Русакова, перебраниваясь с чубатым курносым поваром Сашкой, месила тесто для пирогов.
- Ты начинку готовь, а насчет теста не учи. Мы пироги можем загнуть безо всяких твоих поварских фокусов.
- Пироги, Елена Васильевна, должны быть красивые, с зажимочкой. Ведь не могу же я на стол подавать какие-нибудь лопоухие.
- Сам ты лопоухий! Готовь сковороды. А на стол я сама подам, не беспокойся.
У двери в горницу, где жили Осипов и Абашкин, заглядывая в щель, вертелись Маша, семилетняя голубоглазая дочка Русаковой, и Петя Кочетков. Осипов собирался усыновить мальчика и отправить его к сестре. Временно он попросил хозяйку взять Петю на свое попечение.
- Смотри, смотри, Петя, - шептала Маша, - дядя Антон как гусак ходит. А дядя Алеша вприсядку.
- Это называется гимнастика, - поучительно объяснял Петя.
- Смешно прямо, такие большие...
- И вовсе не смешно... - укоризненно проговорил Петя, оправляя на гимнастерке наборный ремешок. На самом деле ему тоже было весело, хотелось посмеяться, но он старался держаться настоящим казаком и не намерен был уронить свой авторитет перед какой-то девчонкой.
- Гимнастика нужна, чтобы быть сильным, - подтвердил он солидно.
- Да они и так сильные. Дядя Алеша вчера меня до потолка подбрасывал. А дядя Антон на лошадь верхом сажал. У него есть дочка Варя. Ей фашисты ножку отломили, и она в больнице лежит. Мы с ним туда поедем, я буду за ней ухаживать.
- А маму, значит, бросаешь? Так, так, доченька, - Елена Васильевна притворно покачала головой. Ее продолговатое, раскрасневшееся у печки лицо с голубыми, как у дочери, глазами было молодо и красиво. Овдовела она в финскую войну. От второго замужества отреклась и всю жизнь посвятила своей агрономической деятельности и воспитанию единственной дочери.
- Нет, мамочка, мы и тебя возьмем. У Вари нет мамы, вот ты и будешь ее мамой. Дядя Антон добрый!
Елена Васильевна растерянно улыбнулась и вдруг стала торопливо поправлять массивную, жгутом скрученную на затылке косу. Дочь как будто подкараулила ее мысли и вывернула их наизнанку. Уж очень по сердцу пришелся ей ласковый и внимательный подполковник с его тяжким несчастьем, о котором она узнала от повара Сашки. Так пришелся, что сама себе боялась признаться. Русской женщине свойственна особая чуткость к чужому горю. Вот и к Пете за неделю так привыкла, что стал он ей будто родной. И Маша к нему привязалась, как к брату, и не отстает ни на шаг.
- А как же Петя?
- Да он же в казаках... Ему дядя Алеша коня обещал и ружье. А если хочет, пусть едет с нами. Но он не поедет. Я знаю. Он военный... - с серьезной деловитостью ответила Маша.
Все рассмеялись. У порога раздалось мычание. В углу, на свежеподостланной соломе, растопырив ноги, стоял пестрый теленок. Отпоенный молоком и выкормленный хлебом, он нехотя повиливал хвостом.
- Вот где котлетки-то, Елена Васильевна! - Сашка дал теленку шлепок. Тот засопел носом, боднул головой и снова сонно затих.
- Сколько тебе говорю, зарежь, да и все, - заметила Русакова, раскатывая на столе тесто. - Куда он мне?
- Не надо, мама. Зачем его резать? - жалостно проговорила Маша. - Он маленький...
На ее слова никто не обратил внимания. Петя стоял около стола и в сотый раз любовался своей формой. Елена Васильевна перекатывала на столе тесто. Сашка воровато посматривал на ее крепкие, оголенные по локоть руки и чуть-чуть приоткрыл рот. Он был влюблен в хозяйку, и вид у него в эту минуту, как у пестрого телка, был глупый и потешный.
Из горницы вышел Антон Петрович; потрепав Машу по пышным белокурым волосам, сказал:
- Умываться, стрекоза, будем?
- Опять холодной? - Маша смотрела на Осипова с озорным любопытством и нескрываемой детской восторженностью. Каждое утро она ему поливала на спину из ковшика, где плавали льдышки, а он только крякал и весело смеялся.
Антон Петрович подошел к тазу и подставил руки. Маша лила из ковша воду. Хозяйка, вытерев руки, прошла мимо, словно боясь взглянуть на оголенную, густо перевитую мышцами спину Антона Петровича, и проворно исчезла в соседней комнате. Минут через пять она вышла и, изгибаясь стройной фигурой, подала Антону Петровичу через голову Маши белое, расшитое цветами полотенце.