- В окоп, сынок! - крикнул Шаповаленко Пете, но мальчик, напуганный бомбежкой, схватил его за ногу и спрятал голову между коленями. Филипп Афанасьевич подхватил паренька на руки и побежал к щели. Там уж было битком набито. Казаки на руки приняли Петю.
Шаповаленко, пригнувшись, бросился к ближайшим елям, где были привязаны кони. На опушке неистово стучали зенитки. С замаскированной тачанки, вздрагивая кургузой мордой, бил пулемет. Над лесом бешено ревели моторы.
Пронзительный, жуткий вой пикирующих машин, свистящие звуки падающих бомб сливались, перемешивались с адским грохотом разрывов. Падали исковерканные деревья, летели вверх комья мерзлой земли, взрывы валили молодой орешник и ольшаник, заволакивая все смрадом и едким дымом.
Филипп Афанасьевич, сжимая в руках карабин, видел над лесом, в облачках разрывов зениток, кружившиеся самолеты. Казалось, это были стаи хищных огромных птиц. Бомба с пронзительным свистом ударилась около того места, где он только что писал письмо. В грохочущем вихре разрыва исчезла щель. Сквозь груды обломков, в клубах серого дыма, ползли, бежали, льнули друг к другу люди. Мчались кони с распущенными чембурами. Кругом слышался беспорядочный треск пальбы. Над верхушками деревьев низко прошел самолет. На его желтых огромных плоскостях чернела кричащая, точно скрученная из змеиных голов, свастика.
Филипп Афанасьевич быстро всунул в магазин обойму бронебойных патронов и начал бить в желтое обнаженное пузо самодета. Бил азартно, с неистовым ожесточением.
Гул моторов откатился влево. Над истерзанным лесом на миг выплыло сероватое облачко, из-за него неожиданно показалось затемненное дымом солнце.
К Филиппу Афанасьевичу на четвереньках подполз вымазанный в земле Володя Салазкин. Рядом, ошалело тычась мордой, прошел чей-то конь с оборванным поводом. Из-за дерева выскочил Яша Воробьев; подхватив чембур, он повел коня в кусты и хрипловато крикнул на ходу:
- Не маячьте! Сейчас еще прилетят.
- Ты ранен? - наклонившись к Салазкину, спросил Шаповаленко.
- Я? Нет. - Он утер рукавом мокрое, грязное лицо и одичало осмотрелся по сторонам.
- В щель угодила... Захар, Буслов, Петя... Щоб ты... Идем, может, кто...
Филипп Афанасьевич щелкнул затвором, выбросил из патронника стреляную гильзу и вскинул карабин на плечо.
- Я выскочил, - глухо бормотал Салазкин, - а их завалило. Бомбища, наверное, тонна...
Шаповаленко рванулся было к щели, но над лесом снова загудели самолеты.
- Назад! - крикнул Салазкин.
Филипп Афанасьевич, возвратившись, встал под елку и, скинув с плеч карабин, перезарядил его.
- Ты что, стрелять хочешь? Не смей! Демаскировка! - Салазкин поймал его за ногу. - Брось, пожалуйста, брось! Заметит!
- Цыц! - Шаповаленко, выругавшись, отшвырнул его ногой.
Самолеты без боевого разворота летели над лесом с предельной скоростью. Филипп Афанасьевич, загорясь кипучей яростью, начал стрелять по самолету. Вдруг над верхушками деревьев вынырнули тупоносые самолетики с красными звездочками. То там, то здесь вспыхивало яркое пламя трассирующих пуль. Шаповаленко опустил карабин. На лице его были и слезы и улыбка. Фашистов гнали наши истребители. Они стремительно неслись вслед за удаляющимися "юнкерсами". Повернувшись к Салазкину, Филипп Афанасьевич крикнул:
- Ха! Молодцы! А ты сукин сын! Рваный чобот! Визжит, як недорезанный хряк! Який тоби батько зробил, такого трусача? Ховайся, а то вдарю!
Казак, тряхнув карабином, повесил его на сук и, схватив саперную лопату, бросился к щели. У края обвалившейся ямы, отряхиваясь, стоял Торба. Из-под каски выглядывало выпачканное в глине лицо, над горбатой переносицей живо поблескивали улыбающиеся глаза.
- Захар?! - Шаповаленко остановился с лопатой в руках, точно могильщик перед покойником.
- Ого! - откликнулся Торба.
- Попало?
- Трошки. Бачил, що творит, сатана?
- Дышло ему в глотку! Где Петька? Буслов?
- Да тут мы... - Из щели показалось лицо Буслова.
Филиппу Афанасьевичу казалось, что спокойней и добродушней этого лица он никогда в жизни не видел. Оно было ребячески молодо, забавно и в то же время мужественно и красиво. Протянув Буслову обе руки, Шаповаленко рывком вытащил его из щели.
- Кони разбежались. Собирать надо! - кричал подходивший Яша Воробьев. Следом шел Салазкин, потирая распухшую щеку: ком мерзлой земли угодил ему в лицо.
- Надо, хлопцы, коней... - начал было Захар, но, спохватившись, спросил: - Санитары где?
- В третьем взводе перевязывают, - ответил Яша. - А у нас как будто ничего. Вот только Салазкина чуточку оглушило.
- Пустяки! - Салазкин махнул рукой и робко глянул на Шаповаленко.
Тот погрозил ему кулаком и не без ехидства проговорил:
- Якие пустяки, целая тонна!
- Какая там тонна, килограммов пятьдесят, - показал Захар на воронку.
Бомба разорвалась как раз там, где лежал вещевой мешок с пожитками Филиппа Афанасьевича. От них ничего не осталось, кроме каким-то чудом уцелевшей карточки Фени Ястребовой.
- Ось! Мама ридная... Все пропало! - кричал Шаповаленко. - Старый дурень! Дубина! Не мог уберечь, мурло бородатое!.. - держа в руке карточку, колотил он себя кулаком по лбу.
- Да что пропало? - не выдержал Торба. - Карточка цела. А ну, дай сюда.
Захар взял фотографию, она на самом деле была только помята и запачкана, а лицо Фени сохранилось полностью.
- Все в порядке, даже улыбается!
- А вещевой мешок, где вещевой мешок? - не унимался Филипп Афанасьевич.
- Штаны жалко? Мыло, бритву?
- Якие штаны! Якое мыло! План колхозной жизни пропал, на двести восемьдесят шесть пунктов!
- А зачем ты его туда сховал? - сердито спросил Торба.
Ему действительно было жаль тетрадь. Вместе когда-то сочиняли. Хорошо было помечтать, пофантазировать о будущей жизни.
- А еще в Кремль хотел послать... - укоряюще проговорил Захар. - Там на сколько пятилеток материалу? Эх ты!
- Да какой план? Тетрадь, что ли, синяя? - спросил Салазкин.
- Ну да, - сокрушенно ответил Шаповаленко.
- Да она же у меня. Ты мне ее утром переписать дал, а я не успел. Вот она...
Салазкин полез в сумку.
- А правда. Совсем, браты, забылся. Разбомбили память, окаянные! А ну, давай сюда.
Однако, порывшись в сумке, Салазкин не обнаружил там тетради.
- Постой-ка, где же я ее мог оставить? - смущенно бормотал он.
- Потерял? - Филипп Афанасьевич встал и пошел на писаря медведем...
ГЛАВА 5
Машина Доватора подкатила к штабу группы. Ясный морозный день угасал. Солнце уходило за темнеющее окружье леса. На неопавших красных листьях осины горели закатные лучи. Деревенька, куда прибыл Доватор, была в смятении. По улице, пугливо озираясь, женщины тащили узлы. За ними бежали ребятишки. Какой-то старик копал в огороде яму.
Увидев в окно генерала, Карпенков вышел навстречу.
- У нас налет был, - сказал он и умолк.
Доватор его не слушал. Он стоял и, хмурясь, смотрел на старика, копавшего яму. Нехорошие мысли лезли в голову, и он не знал, как и чем отогнать их. Развязав на груди ремешки бурки, генерал отрывисто сказал:
- Знаю о налете. Видел... А какие потери?
- Жду сводку.
- Поторопи, - произнес Доватор. - А сейчас пиши распоряжение о подготовке к длительному маршу. Есть приказ. Выступаем через двадцать четыре часа.
- Опять длительный... Куда? - спросил Карпенков.
- Стратегический. После поговорим. Срочно пришли ко мне Миронова.
Лев Михайлович махнул рукой и пошел в хату.
Когда вошел Миронов, Доватор сидел за столом, обедал. Интенданта он встретил мягко и приветливо. Запросто пригласил:
- Садитесь кушать.
Миронов поблагодарил и отказался. Интенданту показалось, что генерал разительно переменился.