В комнате было уютно и тихо. На столе ярко горела лампа, и свет ее, ровный, немеркнущий, звал к жизни и счастью.
Глава 8
Разведчики уже выводили из колхозной конюшни лошадей, когда подошел Торба. У широко открытых дверей он встретил Кушнарева. Какая-то женская фигура шмыгнула мимо него и скрылась за стеной. Разглядеть ее Захар не успел. Здороваясь с Кушнаревым, спросил:
— Куда будем двигаться?
— Пока со штабом. Кажется, пойдем на Чесмино.
Кушнарев придавил брошенный на снег окурок и, обернувшись к Захару, словно извиняясь, добавил:
— Тут Оксана была… Хотела с нами ехать, но нет свободного коня. Пошла в медэскадрон. В полк ей надо.
— А разве она вчера не уехала машиной? — спросил Торба.
— Да нет, осталась… — как-то неопределенно ответил Кушнарев. — Ну, как жинка? Попрощались? — И, не дожидаясь ответа, участливо сказал: — Ты, пожалуй, можешь, остаться. Завтра догонишь…
— Нет, Илья, вертаться я не люблю, — сухо возразил Торба и подстегнул нагайкой чью-то неохотно идущую на поводу лошадь, как бы подхлестывая этим жестом свою бунтовавшую волю, укрощая вспыхнувшее желание вернуться, побыть еще два часа вместе, а потом с измятым сердцем рвать коню губы и в бешеной скачке догонять товарищей. Он быстро овладел собой и, оправляя под буркой скрипящие ремни, сказал:
— Вместе поедем, Илья.
— Вместе, Захар, — в тон ему отозвался Кушнарев.
Он понимал состояние своего друга. Хотелось сказать многое, но подходящие слова в эту минуту куда-то разлетелись.
Метя полами широких бурок снег, они неторопливой, вразвалочку, кавалерийской походкой, плотно, плечом к плечу, пошли к поджидавшим их коням.
Подав команду, Кушнарев вывел эскадрон за околицу. Конница мерной поступью двинулась к ближайшему лесу. В непрекращающемся гуле отдаленной артиллерийской канонады ракетные вспышки бросали в небо голубоватые отсветы. Впереди слышался грозный шум, скрежет танковых гусениц сливался с грохотом выстрелов, криками солдат, стуком топоров, топотом конских копыт и с треском падающих деревьев.
— Ты говоришь, Захар, что вам было тяжело расставаться? — спросил Кушнарев Торбу, когда они днем остановились кормить лошадей. Друзья сидели в лесной землянке в ожидании дальнейших приказаний и грелись около походной железной печки.
— Слов нет, як тяжело. О себе я даже мало, Илья, думаю…
— А ты когда-нибудь о смерти думал?
— После того як придушил немецкого полковника и видел, як они издевались над Оксаной, я зараз перестал думать о смерти. Нет, хотя, пожалуй, думаю, но та друга думка.
— Какая же это думка?
Торба подбросил в печку несколько чурок и со стуком закрыл дверку.
— А така, щоб не бояться смерти, щоб это было — тьфу! Когда этого человек достигнет, он долго будет жить.
— Ну, это не совсем так. Гибнут и храбрецы, — возразил Кушнарев.
— Не спорю, но храбрые и после смерти живут. Помнишь, що сказал на партийном собрании генерал Доватор? Храбрость — это ответственность за то, что тебе поручено делать.
— Это верно, Захар. Вот ты вспомнил, как немецкий полковник издевался над тобой и Оксаной. Она мне об этом рассказала. Я тебя считаю не только другом, братом, но и настоящим человеком. А я вот сомневаюсь, правильный я человек или нет.
— Ты, Илья? Ты — правильный! За таких, як ты, я готов голову в кусты кинуть. Ты говоришь, що я настоящий. Нет. Я хочу им быть, а сам думаю, ще у меня на хребту щетины колючей богато, подпалить надо трошки.
— Подожди, Захар. А я о себе хочу сказать. Меня тоже червячок гложет. Мне стыдно перед тобой.
— Что ты, смеешься, что ли?
Захар удивленно сдвинул густые брови и неморгающе посмотрел на Илью. Кушнарев как-то виновато и загадочно улыбнулся.
— Верно говорю. Я ведь тебе много не рассказал…
— Что ж ты не рассказал?
— Я ведь люблю Оксану. Ты знаешь это?
— Нет, не знаю, но скажу только одно: такую девушку нельзя не любить. Що ж тут такого, и почему ты молчал?
— Потому, что плохо думал о тебе и о ней… Мне казалось, что когда вы были вместе в тылу…
— Стой, Илья! — перебил Захар и, склонившись к Кушнареву, горячо, взволнованно сказал: — Эта девушка для меня дороже родной сестры, понял? И кто о ней думает плохо, тому, Илья, надо отрубить башку!
— Руби мне первому, — коротко и покорно сказал Кушнарев.
Он только сейчас понял, как незаслуженно обидел друга.
— Как ты мог подумать, Илья?
Торба укоризненно покачал головой.