Беспорядочная и расстроенная жизнь необыкновенного человека»{724}.
Ермолову уже 58 лет. А он до сих пор не женат. Правда, на Кавказе у него было три кебинных (по сути — временных) жены одновременно, полученных по договору, заключенному с родителями девушек, и они подарили ему пять сыновей и одну дочь. Такие дети по обычному праву мусульман считались законными.
После отъезда Алексея Петровича в Россию его жены Сюйда, Султанум и Тотай остались на Кавказе и вышли замуж. Тотай с дочерью Сатиат получали от мужа и отца ежегодное содержание.
Сыновей (Виктора, Клавдия, Севера, Исфендиара и Петра, названных так из-за большой любви Ермолова к истории античного Рима) отставной генерал взял в Россию. Все они по окончании артиллерийского кадетского корпуса, получив офицерские чины и дворянство, служили в русской армии{725}.
Как в это время у Ермолова складывались отношения с царем?
В 1835 году Алексей Петрович Ермолов и Александр Иванович Остерман-Толстой по случаю закладки памятника на поле Кульмского сражения удостоились ордена Святого апостола Андрея Первозванного за подвиг, совершенный более двух десятилетий назад.
Государь «забыл», что Ермолов — военный. А горцы долго помнили русского главнокомандующего. И не всегда плохо думали о нём. Вот о чём рассказывал Михаил Петрович Погодин со слов некоего военного доктора.
Доктор следовал из Тифлиса в Симферополь по делам службы. В горах вдруг подлетел к нему горец. Русский путник схватился за пистолет. Всадник успокоил его, сказав, что он не причинит ему никакого вреда, жестами и мимикой объяснил, что в саклю к нему пришла беда, умирает отец и попросил оказать помощь старику. Доктор колебался.
— Не бойся. Нас и Ермолов знал.
Доктор поехал, осмотрел больного, дал ему рвотное. На другой день старику стало легче. Всё семейство джигита не знало, как благодарить русского лекаря.
— А почему знал вас Ермолов? — спросил доктор.
— Мы служили ему, вот посмотри, — и горец протянул гостю пожелтевший листок бумаги, на котором рукой Алексея Петровича было написано: «Не тронь его. Ермолов».
Старик в своё время оказал Ермолову какую-то услугу и потому пользовался его покровительством. Когда Алексей Петрович покидал Кавказ, горец пришёл к нему и выразил опасение за будущее своего семейства:
— Боюсь я за своё семейство, Ермолай, что будет со всеми нами без тебя.
Ермолов подсел к столу и написал четыре магических слова.
— Отдай мне записку, я сохраню её для истории, — обратился доктор к горцу. — А я достану тебе большой лист с печатью и подписью нынешнего главнокомандующего.
— Ни за что на свете, — ответил горец, — с этой запиской я могу ничего не бояться, она крепче всякого листа{726}.
Не дождавшись увольнения за фактический разрыв связей с Государственным Советом, 10 марта 1839 года Ермолов обратился к императору Николаю Павловичу с просьбой освободить его от заседаний в оном. Государь очень рассердился, однако просьбу Алексея Петровича уважил, даже более чем — отправил в бессрочный отпуск якобы «для излечения от болезни», а на самом деле, чтобы отставкой популярного в народе генерала не возбуждать против себя общественного мнения{727}.
Алексей Петрович уехал в Москву и никогда уже в Государственном Совете не появился, хотя и оставался его членом. Вот что писал он в связи с этим одному из своих друзей:
«По милости государя я пользуюсь неограниченным отпуском до выздоровления от болезни… Здоровье мое… весьма хорошее, и я ничего не переменил в образе жизни против прежнего. Ничем себя не балую, но скучаю от праздности, которую никогда не любил. Летом живу в маленькой деревушке в двадцати пяти верстах от Москвы. Зимою проживаю месяца четыре 6 городе среди родных. У меня пять человек детей, из которых старший выпущен из артиллерийского училища… Я спокойно приближаюсь к концу дней моих…»{728}.
В Москве член Государственного Совета жил в собственном домике с небольшим двором и палисадником, выходившем на Пречистенский бульвар. Историку Михаилу Петровичу Погодину, однажды посетившему его, удалось обозреть лишь одну комнату с низким потолком. На голых ее стенах, оклеенных желтыми обоями, ничего не висело, кроме медальонов графа Федора Петровича Толстого, изображающих сражения двенадцатого года, а «насупротив их находился портрет старика в мундире екатерининских времен. Это был отец Алексея Петровича — Петр Алексеевич Ермолов». Перед небольшим окном стоял рабочий стол, за которым на простом стуле сидел один из победителей великого Наполеона.