«Если уже судьба определила восторжествовать Наполеону под Фридландом, — писал немецкий свидетель этого сражения, — то зачем должна была там пострадать русская армия без всякой вины своей?»{152}
Если армия не виновата в поражении, то кто? Естественно, главнокомандующий, скованный страхом перед «чрезвычайной предприимчивостью» Наполеона. Впрочем, нельзя снимать ответственности и с военного министра, и с императора, которые не прислали до сих пор подкреплений. Без них Беннигсен вообще не считал возможным дать французам генеральное сражение, почему и избрал вариант с отступлением за Прегель.
Государь не мог продолжать войну. И ни один из его советников, кроме министра иностранных дел Андрея Яковлевича Будберга, не посмел возразить ему. Армия потеряла треть своего состава, сотни офицеров; генералы, особенно лучшие, излечивались от ран, а те, что остались в строю, в большинстве своем не имели ни боевого опыта, ни военных талантов. Наконец Александр осознал отсутствие способностей у главнокомандующего. Государь мучительно пытался понять, почему в столице сложилось столь высокое мнение о Беннигсене, в то время как здесь, в войсках, он не пользовался авторитетом; все считали его вялым и нерешительным. В самом деле, после каждого сражения «спаситель России и всей Европы» засыпал его величество победными реляциями, но тут же отступал вместо того, чтобы идти вперед.
— Нашими победами при Пултуске и Эйлау мы обязаны не Беннигсену и его мнимым талантам, а исключительно доблести русских солдат, — подвел итог своим грустным размышлениям император Александр Павлович в присутствии князя Алексея Борисовича Куракина{153}.
Перемирие было ратифицировано монархами 10 июня 1807 года. Через два дня состоялась знаменитая встреча Александра и Наполеона посреди Немана на плоту…
Несмотря на великий соблазн броситься в описание торжеств после катастрофы, я вынужден отказаться от этого, ибо полковник Ермолов в них не участвовал. 25 июня состоялось подписание Тильзитского договора «о мире и дружбе». Самым унизительным условием его было присоединение России к континентальной блокаде Англии.
«Этим миром царь опозорил себя, — писала в дневнике графиня Фосс, обер-гофмейстерина прусского королевского двора, — но больше всего в нем виноват великий князь…»{154}
Да, она очень мила. И в уме ей не откажешь. Но не стоит так безоговорочно с ней соглашаться. Действительно, великий князь Константин Павлович еще до поражения под Фридландом убеждал венценосного брата вступить в переговоры с Наполеоном. Он находился в армии, видел ее состояние и неспособность противостоять «испытанным в боях и по-прежнему непобедимым французским войскам». Александр же судил об обстановке по донесениям главнокомандующего, который все одерживал победы, но после каждой отступал и всякий раз находил объяснение своей тактике. Поэтому государь держался до конца, продолжая войну. А прислушайся он к совету цесаревича, может статься, и мир был бы не столь унизительным.
В одном графиня права: мир был унизительным, и царь опозорил себя. Так считали и в самой России. Некоторые впечатлительные современники даже заливались слезами, ознакомившись с условиями Тильзитского договора, например П.Я. Чаадаев. А кто и когда считался с побежденными?
Виновником поражения был, конечно, Александр I. Прекрасную армию, явившую столь много доказательств своей храбрости, он вверил сначала пребывающему в маразме М.Ф. Каменскому, а потом непомерно честолюбивому и нерешительному Л.Л. Беннигсену, когда у него был М.И. Кутузов, несправедливо обвиненный им в поражении под Аустерлицем.
ПЯТЬ СКУЧНЫХ ЛЕТ
По пути в Россию Алексей Петрович остановился в Вильно, где навестил Беннигсена. Леонтий Леонтьевич принял его с прежней благосклонностью. Долго говорили о минувшей войне. Он мучительно переживал поражение и охлаждение к нему императора, искал и без труда находил оправдание своим неудачам.
— Разве так предполагал я начать летнюю кампанию в Пруссии? Мне обещали прислать подкрепление в тридцать тысяч штыков и сабель. Обманули. Потом уверяли, что получу непременно к первому числу мая, но и по день заключения мира не прибыло и одного человека. Посуди сам, голубчик, возможно ли было мне действовать наступательно?