Артиллерийская рота Ермолова входила в состав Подольской армии, уже выступившей за пределы России.
Глава вторая
От Амштеттена до Аустерлица
1
Конные артиллеристы находились в походе два месяца. Приведя свою роту к центральному пункту сбора, Ермолов уже не застал армии и догонял ее ускоренными маршами, следуя через Польшу и Австрию. Радость от близости сражений, от возможности показать наконец себя опьяняла его. Он испытывал сильнейшее возбуждение при одной мысли, что ему придется принять участие в столкновении с французами.
Придержав коня, Алексей Петрович придирчиво оглядел двигавшуюся по дороге, обсаженной с двух сторон деревьями, роту. Найдя подпоручика Горского, он глазами дал ему знак выехать из колонны.
– Ну-ка, друг Степан Харитонович, скоро припомнишь былое! Думаю, здесь будет пожарче, чем на полях италийских...
Соглашаясь, Горский поднял на Ермолова свое небольшое курносое лицо:
– Верно, Алексей Петрович... Но и на Бонапарта управа найдется. Страшен сон, да милостив Бог! Вот только надежда плохая на цесарцев-белокафтанников. Почти всю Италию да половину Европы в придачу Бонапарту уступили...
Ермолов оглядел его маленькую ладную фигуру, его небольшую крепкую лошадку: «Сам маштачок и сидит на маштаке. Стойкий солдат! На таких держится Россия, ее ратная слава...»
– Поскорее бы встретиться с этим чудом – Бонапартом да попробовать, что стоит он супротив нашей силы, когда запахнет жженым порохом, – с молодым азартом продолжал подполковник. – Что австрийцы! Они привыкли быть битыми. Пусть теперь посмотрят на нас, авось чему и поучатся...
Он обернулся на легкий нарастающий стук колес и увидел высокую карету цугом, шибкой рысью обгоняющую колонну артиллеристов. За нею верхами скакали несколько офицеров и казачий конвой.
Поравнявшись с Ермоловым, карета остановилась, мигом соскочивший с лошади гвардейский офицер откинул дверцу, и подполковник увидел старческое пухлое лицо с орлиным носом, простой походный мундир с единственным крестом Георгия 2-й степени, расстегнутый на животе. «Кутузов!» – пронеслось у него в голове.
– Что за часть? – тихим, но вместе с тем далеко слышным и как будто недовольным голосом спросил главнокомандующий.
Ермолов, отдав приветствие, доложил:
– Вторая конноартиллерийская рота направляется на соединение с главными силами.
– Вижу, что артиллеристы, – мягче сказал Кутузов, поворачивая лицо так, чтобы удобнее было глядеть на офицера левым, зрячим глазом. 24 июля 1774 года в бою с турецким десантом в Крыму, близ деревни Шумы, он был тяжело ранен пулей в голову, а при осаде Очакова турецкая пуля пробила ему висок во второй раз.
Кутузов окинул Ермолова внимательным взором, задержавшись на его боевых наградах, и проговорил:
– Покажи-ка, голубчик, свою роту... Я ведь и сам артиллерист и артиллерию особливо люблю...
С помощью офицера Кутузов тяжело вылез из кареты и, словно позабыв о Ермолове и его роте, с удовольствием заговорил по-французски с адъютантом о трудностях оставшейся дороги до Тешена, где находилась армия. Но едва артиллеристы выстроились для смотра, оборвал разговор на полуфразе и медленно, тяжелой поступью двинулся вдоль строя в сопровождении подполковника и почтительно приотставшей свиты.
– Батарейцы выглядят превосходно... Будто из казармы... – негромко говорил он. – Лошади опрятны, не пашисты, широки в груди и крестцах, хорошо подкованы... Сколько больных и отставших? – внезапно спросил он у Ермолова.
Было странно видеть совсем рядом пухлое лицо главнокомандующего и затянутую рану на виске.
– Отставших нет, больных – также, ваше высокопревосходительство, – ответил подполковник.
– Отменно, отменно. – Кутузов приостановился: – Что, ребята, трудно в походе? Небось животики-то подтянули? – привычно меняя интонацию и не подделываясь под просторечье, весело спросил он.
– Никак нет! У нас о солдатском животе пекутся, – так же весело отозвался подпоручик Горский. – Живот, ваше высокопревосходительство, не нитка, надорвешь – не подвяжешь!
– Верно, суворовский орел?... – Улыбка тронула пухлое лицо главнокомандующего.
– В польском, итальянском и швейцарском походах ходил под началом отца нашего, Александра Васильевича, – подтвердил Горский.
– Выслужился из солдат, лучший офицер в роте, – по-французски сказал главнокомандующему Ермолов.
Кутузов кивнул, словно не ожидал иных слов, и повысил голос:
– Помните, ребята, на государевой службе хлеб да живот без денег живет!
От простого, отеческого тона Кутузова солдаты осмелели.
– Ишь ты, глаз один, а все видит, – шепнул усатый батареец соседу.
– Есть жалобы, ребята? – осведомился главнокомандующий.
– Так точно, есть, ваше высокопревосходительство! – гаркнул молодой кудрявый канонир. – Жалоба на француза, что далеко гуляет. Никак его не достанем!..
– Каков молодец! – сказал Кутузов Ермолову.
– У меня все молодцы, ваше высокопревосходительство, – самоуверенно ответил подполковник. – За четыре года службы роте не сделано ни одного замечания...
Главнокомандующий стянул с правой руки перчатку.
– Спасибо, голубчик, – дрогнувшим голосом проговорил он, забирая в свою пухлую руку с истончившимся золотым кольцом на безымянном пальце огромную лапу Ермолова. – Спасибо... – Добавил громко: – Благодарю, братцы, за службу! – Переждал стройное: «Рады стараться!..» – и сказал: – Бонапарт, братцы, хитер. Он непременно захочет нам силки расставить. Будет ожидать, чтобы мы его наживку слопали да и попались... – Кутузов прищурил здоровый глаз и закончил крепким солдатским словцом: – А я ему отвечу: «Сам слопай своей ж...!»
Рота грохнула. Переждав смех, главнокомандующий обратился к Ермолову. Истинный екатерининский вельможа, тонкий дипломат и проницательный политик, он умел оценивать людей с первой встречи и не имел случая эту оценку менять. Кутузов расспросил Ермолова о прежней его службе и удивился тому, что, обладая двумя знаками отличия времен Екатерины II, тот был только подполковником, при быстрых производствах прошедшего царствования.
Садясь в карету, он приказал спешить на соединение с армией и, прощаясь, сказал:
– Я буду иметь вас на замечании...
2
Кутузов недаром торопил конных артиллеристов, скрывая за соленой шуткой тревогу: он очень высоко ставил военное искусство Наполеона и видел пороки того стратегического плана, которому должен был сам неукоснительно следовать. Ему противостоял противник, не только возглавлявший лучшую в Европе армию, талантливых маршалов и храбрых солдат, но и полновластно распоряжавшийся всеми людскими и материальными ресурсами целой страны, которая давно работала только на войну.
В эту пору Франция была уже совсем не той, что в первые годы революции. Задолго до того, как республика превратилась в империю, до того, как на место фригийских колпаков, деревьев вольности, гордых лозунгов: «Libert?, Egalit?, Fraternit?» («Свобода, Равенство, Братство») – явилась деспотия личной власти и тяжелые золотые орлы уселись на древки имперских штандартов, начали меняться ее идеалы. Освободительные войны сменились захватническими еще с конца 90-х годов XVIII столетия и теперь продолжились грабительскими походами в Италию и Голландию, установлением протектората над Швейцарией, захватом Ганновера, насильственным присоединением Генуэзской республики...