— Я — священник. Меня не тронет ни дикий зверь, ни безрассудный человек. Святая Дева Мария охранит меня.
— Мы на войне, отец Энрике. А на войне не только молитва жизнь сохраняет. Шашка с нагайкой тож очень уместны бывают. Такоже и пушки.
— Шашка и нагайка — орудия воина. Моё оружие слово Божие и личный пример праведной жизни, казак.
Фёдор остановил Соколика на краю делянки. Иезуит отец Энрике даже не обернулся. Лишь осенил пространство перед собой крестным знамением, слепив предосудительным манером указательный и средний пальцы.
— Скажи хоть, куда путь держишь. Где искать, коли братия твоя справляться станет? — обратился Фёдор к его пыльной спине.
— К Хан-Кале путь держу, — был ответ. — Там проповедь слова Божия изолью в заблудшие души.
— От дурень сутаноносный, — сплюнул казак.
Фёдор не слышал ни стука топоров, ни переклички дозорных. На окрестные обрывистые холмы упал вечер. Птицы умолкли, лишь сверчки пели в невысоком подлеске, да слышался отдалённый вой волков, да глухо топотали по колее копыта Соколика. Наступала ночь. Настороженный взгляд разведчика шарил в зарослях переломанного терновника, пытаясь приметить малейшее движение. Но всё было спокойно. Даже лёгкий ветерок не шевельнул листа, даже беличий хвост не промелькнул ни разу среди густых ветвей.
— Тихо-то как стало, — сказал всадник своему коню. — Пора и нам, братишка, вечерять-ночевать, пора до своих идти...
Казак уже видел перед собой кривой ствол одинокой лиственницы, чудом избежавшей сегодня участи своих сестёр солдатского топора. До того места, где капитан Ревунов, начальствующий над командой лесорубов, наметил расположиться лагерем на сегодняшнюю ночь, оставалось совсем немного. Пуля ударила в щербатый ствол, выбив из него острые щепы. Соколик прыгнул вперёд, Фёдор успел выхватить Митрофанию из ножен, успел прижаться щекой к гриве Соколика.
Они неслись не разбирая дороги к тому месту, где должен был находиться лагерь. Треск выстрелов становился всё чаще и громче. В лесу разгорался бой. Соколик дрогнул на скаку, заслышав пушечный залп. Иногда конь выпрыгивал с дороги, пытаясь пуститься наутёк, спасти своего всадника от возможной гибели. Но твёрдая рука казака возвращала его на прежний путь, в лагерь, к товарищам, вступившим в схватку с противником.
Они прятались в густых зарослях. Опытный глаз разведчика безошибочно различал в хаосе заварухи врагов. Ружьё, изготовленное мастером Дуски из аула Дарго, разило без промаха. Так продолжалось до тех пор, пока в лядуннице не иссякли заряды.
— Ты жди, Соколик, жди тут, пока не позову, — прошептал Фёдор, крепче сжимая рукоять Митрофании.
По поляне беспорядочно метались сполохи огня, люди, лошади и их причудливо исковерканные тени. Неумолчный звон, гул, ржание, крики ярости, вопли боли, предсмертные стоны заполняли пространство, навязчиво лезли в уши, оглушали. Клинок Митрофании оставлял в ночном воздухе серебристые росчерки. Шашка разила скоро и расчётливо. Чутьё лесного разведчика, что сродни звериному чутью, помогало отличить своих от чужих. Едва распознаваемые повадки, дыхание, звук шагов — всё подсказывало верные решения. Фёдор видел изрубленные, лишённые голов и конечностей тела своих товарищей и противников. Видел кровь, фонтанами плещущую от открытых ран. Видел искажённые мукой и неутолимой злобой лица. Отделив безмятежное сознание от убийственно-проворного тела, все силы души Фёдор направил на то, чтобы, уничтожив врага, непременно выжить самому.
Конец стычке положил орудийный залп. Истекающий кровью канонир ухитрился закатить в пушечный ствол ядро и поджечь фитиль. Яркая вспышка и грохот выстрела привели в чувство опьяневших от кровопролития бойцов. Фёдор тоже остановился. Дышалось трудно, глаза застилал кровавый пот. Казак всматривался в подсвеченную пожарищем темноту, пытаясь приметить выживших противников, готовясь к новой схватке.
Арканная петля выскочила из темноты внезапно, как ядовитая тварь выскакивает из подземной норы, и вцепляется в свою жертву, чтобы утащить её в смертельный плен. Митрофания, выскользнув из руки, упала в ночь. Потухли огни пожарища. Фёдора поглотило вязкое марево беспамятства.