— Господа, господа! — дурашливым голосом перебил его Дехтерев. — Прошу всем налить пуншу и немедля выпить за его курносое величество Бутова, который сейчас самолично припожалует…
Офицеры ещё не успели наполнить стаканы, как из соседней комнаты под шутовским конвоем торжественно вошёл маленький и очень курносый человечек в короне из золотой бумаги, в переделанной из простыни мантии, с большой палкой и с фальшивой державой[1] в руках. Это был дворовый Никита Медведовский, или просто Ерофеич, который по наущению Дехтерева появлялся на обедах и вечеринках, в кабаках, среди народа и даже на разводах Московского полка, всюду изображая Павла I.
Ерофеич встал в позу, выпучил пьяные глаза и картаво, подражая императору, закричал:
— Кар-р-раул! Я из вас потёмкинский дух вышибу!
Щука умер-р-рла, да зубы целы!..
Офицеры захохотали и шумно повскакали из-за стола, окружая Ерофеича. В тот же миг по сигналу Дехтерева раздался пушечный залп, и за окнами вспыхнул фейерверк:
после штурма Праги Ермолов прислал в Смоляничи шесть маленьких орудий, захваченных у поляков.
Каховский сделал знак Ермолову и вышел с ним в кабинет. Тут, среди полок с книгами, реторт и физических приборов, сама обстановка настраивала не на смешливый, а на серьёзный лад.
— Что ты так скучен сегодня, Саша? — тихо спросил Ермолов.
— Слишком много шутов развелось на нашей «галере», — так же тихо отвечал Каховский, — а к серьёзному никто не готов. Кажется, мы пропустили свой час…
— Ты говоришь о сопротивлении тирану? — догадался молодой подполковник.
— Да. И слушай. Помню, в Тульчине, как только Курносый сел на трон, наблюдал я, что фельдмаршал наш Александр Васильевич делается день ото дня всё мрачнее.
Когда услышал я от него горькие шутки о засилье немцев, то как-то, оставшись наедине, спросил: «Удивляюсь вам, граф… Как вы, боготворимый войсками, имея такое влияние на умы русских, и соглашаетесь повиноваться Павлу?..»
— И что же его сиятельство? — в сильном волнении спросил Ермолов.
— Суворов подпрыгнул и перекрестил мне рот со словами: «Молчи, молчи!.. Не могу!.. Кровь сограждан!..» — Он принялся ходить взад-вперёд по кабинету, рассуждая, словно бы разговаривал сам с собою: — Если бы Суворов пошёл на Петербург, все войска по дороге к нему конечно же пристали б… Я бы отправился в Полтаву, где стоял дядя наш, Василий Львович Давыдов, со своим легкоконным полком. И если б он не примкнул к Суворову, я сам бы принял полк и повёл его. А на пути, в Киеве и других городах, довольно нашёл бы казённых денег, нужных этому предприятию. А что может сейчас наш «канальский цех»?..
Каховский недоговорил. В кабинет ворвались возбуждённые обильным истреблением пунша офицеры во главе с капитаном Василием Кряжевым, на котором синий форменный мундир сидел неловко, колом. Отпущенный на волю крепостной крестьянин графа Панина, он получил первый офицерский чин в 1791 году и среди членов «канальского цеха» выделялся особливой резкостью суждений, требуя уничтожения царской фамилии.
— Брут, ты спишь, а Рим в оковах! — воскликнул он, цитируя тираноборческую трагедию Вольтера. — Вспомни, брат Молчанов, Цесареву смерть!
— Если б этак и нашего!.. — ответил Каховский.
Майор Московского полка Потёмкин придвинулся к нему со словами:
— Дай мне на сие десять тысяч рублей, и ты увидишь, что станется с Бутовым!
Каховский пал на колени.
— Если ты готов на это, я тебе отдам всё своё имение! — в восторге крикнул он.
— Да будет так! — воскликнул краснощёкий здоровяк майор Мордвинов.
Ермолов глядел на них и повторял про себя одну и ту же поразившую его фразу: «Не могу… Кровь сограждан…»
4
Мушкетёрские, драгунские полки и 2-й артиллерийский батальон, расквартированные в Несвиже, занимались экзерцициями, готовясь к высочайшему приезду.
Инспектор государя Клингенер, долговязый голштинец со скопческим лицом, в сопровождении генералов и обер-офицеров продвигался вдоль развёрнутых, вытянутых в одну линию батальонов и наводил страх и ужас на армейских начальников. Заслуженные, поседевшие в боях екатерининские генералы представляли свои части и отдавали рапорты недавно ещё никому не известному, не нюхавшему пороха гатчинскому полковнику. В особенности страдал командир драгунского полка, отряжённого в резерв: в его роты не успели доставить новых высоких сапог для всех солдат, и он ожидал жестокого напрягая, а то и расправы. Только что Клингенер учредил разнос командиру артиллерийского батальона князю Цицианову за наличие у него на шляпе не по образцу тесьмы. Цицианов мрачно вышагивал рядом с Ермоловым, который, наблюдая за государевым «клопом», не мог удержать себя от насмешливой улыбки.