— А ведаешь, что царевна в своем утешительном письмеце князю Василию написала? — спросил он не без насмешки.
— Я в ее чернильницу не заглядывал, — пожал плечами старый солдат.
— Зато у меня есть копия того письмеца, — усмехнулся генерал-иезуит. — Вот слушай!
Менезий извлек голубой листок и прочитал с явным сарказмом излияния правительницы:
— «Свет мой, братец Васенька! Здравствуй, батюшка мой, на многие лета! Подай тебе, Господи, и впредь врагов побеждать! А мне, свет мой, не верится, что ты к нам возвратишься, тогда поверю, когда увижу в объятиях своих тебя, света моего!»
— Какие там победы над неприятелем?! — воскликнул Гордон. — Ведь мы в походе не только турок, но и татар крымских не видали. Только при отступлении появились татарские разъезды и многих наших отставших солдат в полон взяли!
— Ты, Патрик, обо всем этом помалкивай, — участливо посоветовал Менезий. — Ведь у нашей правительницы, пока вы по степи ходили, и второй фаворит объявился — Федор Шакловитый. И это тебе не обходительный и вельможный князь Василий. Федька ныне не только Стрелецким приказом, но всем Розыском сыскным ведает.
— Да это какой-то сумасшедший дом! — взорвался Гордон.
— Погоди, есть и из сумасшедшего дома выход. — Менезий задумчиво посмотрел из мелкозастекленного голландского окна на чистенькие улочки Немецкой слободы. Здесь все так аккуратно, ровненько — не верится, что рядом гудит грязная, неумытая огромная Москва.
— Какой там выход? — приступил Гордон к своему изворотливому другу.
— А такой, что, служа Софье и князю Василию, надобно ненароком послужить и царю Петру Алексеевичу. — Менезий посмотрел с лукавством и продолжал: — Царь Петр-то подрос, а в его потешном полку опытных офицеров раз-два, и обчелся. Вот ты и съезди в Преображенское. Поставишь Преображенский полк на ноги, тебе зачтется. А еще лучше, коли дашь царю роту-другую бутырцев. Они царю и другой полк устроят в Семеновской слободе. Я о том и с царем Петром, и с его матушкой Натальей-Кирилловной Нарышкиной, и с его первым советником боярином Борисом Алексеевичем Голицыным уже переговорил.
— А как же правительница, неужто согласится? — удивился Гордон.
— Отчего же не согласится — согласится! Для нее ведь потешные так, ребятки, что в войну играют. И того, дура, не Понимает, что ребятки-то растут, да и самому царю Петру в этом году шестнадцатый стукнет! Ну а там посмотрим, кто кого! — Менезий даже пальцами щелкнул от предвкушения такого оборота дел. Ведь он всегда был близок к Нарышкиным, а малолетнего царя Петра сам учил воинским потехам.
— Что ж, новый поход в Крым в этом году отложен, так что время у меня найдется и для Преображенского, — задумчиво сказал Гордон. — И об учреждении Семеновского полка подумаю, есть у меня на примете два капитана — шотландец Чамберс и швейцарец Лефорт. К семеновцам я их и определю, ежели, само собой, правительница разрешит.
К удивлению Патрика Гордона, Софья разрешила, и в 1688 году он обучал уже два полка — Преображенский и Семеновский, устроив их на тот же регулярный строй, что и Бутырский.
В Семеновском полку
В Москве все благие помыслы боярина Бориса, как он будет учить наукам своего малолетка Алексея вместе с Мишей Голицыным, развеялись яко дым; захватили дела в Боярской думе и Казанском приказе, которым ведал Борис Алексеевич, и по делам того приказа мотался он частенько в Казань, где чинил суд и расправу чуть ли не по всей Волге и Каме. Дел у боярина было невпроворот, и вышло так, что с малолетками стал заниматься князь Дмитрий Михайлович. Князь не токмо учил, но и сам вспоминал латинские вокабулы, с интересом переводил с мальцами книгу Юлия Цезаря о галльской войне, походах славного римского воителя в Британию, Бельгию и Германию.
Времени у князя Дмитрия вдоволь — ведь большой воевода, вернувшись в Москву, распустил на отдых всех бывших при нем стольников и прочих думных людей, и старший братец засиживался временами с младшим до полуночи, учил Мишутку не только латыни, но и немецкому письму.
А по весне, вернувшись из своей очередной поездки в Казань, старый боярин устроил экзамен малолеткам, вызвав их вместе с князем Дмитрием в Преображенское. В этом загородном дворце у боярина Бориса Алексеевича, как царского кравчего, были свои покои.