— Пушек, государь! — четко ответил Дмитрий.
— Вот это дело, стольник. Садись-ка ко мне поближе, расскажи о пушках. Я ведь сам первый бомбардир в своем полку. И ты, Петр Иванович, присаживайся, присаживайся рядом. Поговорим о вашем походе. И вы, бояре, садитесь. — И, увидев смущение Троекурова и Прозоровского, приказал: сидеть всем без чинов.
И получилось не только веселое застолье, но и разговор По делу.
Ну, конечно, и водочка развязала языки. Даже обычно сдержанный Гордон разошелся и говорил открыто, с сердцем:
— Я предлагал князю Василию в том походе отправить 50 тысяч украинских казаков вниз по Днепру к Очакову. Они бы не только блокировали эту турецкую крепость, но и помешали бы крымскому хану перейти через Днепр, ежели бы он воротился со своей ордой от Белграда. Не приняли мою позицию. Я предлагал при продвижении к Перекопу возвести четыре форта и оставить там запасы под прикрытием гарнизонов. Тогда не было бы потерь от татарской конницы в случае ретирады.
Не приняли и сие, и потери вышли немалые. Наконец, я предлагал сбить пушками — их ведь разного боя было почти семьсот — слабую перекопскую фортецию и войти в Крым. Пока бы еще хан доскакал от Белграда до Перекопа! Риск, конечно, был, но на войне без риска нельзя. Не приняли!
— А против Перекопа ни одна наша пушка так и не выстрелила — зря их к Крыму тащили, а потом многие в степи бросили! — с горечью добавил князь Дмитрий.
— Да, великий полководец наш Васенька! — насмешливо протянул Борис Алексеевич. Уж кто-кто, а он на своего родственника великий зуб имел.
— А может, и впрямь подкупил злодей нашего великого воеводу и были те две бочки с золотом, о которых по всей Москве слух идет? — осторожненько, прищурившись, вопросил, тряся седенькой бородкой, Петр Иванович Прозоровский. Ведал он Приказом большой казны, и кому как не ему было знать силу злата.
— Само собой были бочки! Только обманул гололобый Ваську — деньги-то в тех бочках были медные и только сверху златом покрытые! То-то, я думаю, рожа была у Васьки, когда он ту монету на зубок пробовал! Ха-ха-ха! — затрясся в хохоте могучий краснолицый Иван Троекуров.
«И здесь Бутурлин постарался…» — с досадой подумал было князь Дмитрий, а потом сообразил, что собравшиеся здесь вельможи съехались к Борису Алексеевичу не случайно — все они, хотя и по разным причинам, ненавидели царского фаворита.
Пожалуй, только у него одного не было никакой ненависти к слабому и безвольному воеводе. «Учен, но не воин!» Что ж, и сие бывает. Но как права поговорка: «Не в свои сани не садись!» Зла у него на своего родственника не было, но и то, что другой родственник, Борис Алексеевич определил Мишу в петровский лагерь, возражений не вызвало. Здесь, в Преображенском, князь Дмитрий вдруг сразу почувствовал, что в борьбе Петра с Софьей победит Петр.
И более всего он почувствовал это даже не за царским столом, а когда сидел вечером в лагере семеновцев, у солдатского костерка, разожженного Мишей, и свет костра выхватывал молодые безусые лица Мишиных товарищей, явившихся послушать офицера, недавно стоявшего у врат Крыма.
— Эх, не было нас там! — прервал Мишка рассказ старшего брата. — Мы бы ночью без всякого генеральского указа на перекопский вал бы взошли. А за нами и другие полки пошли бы. Взяли бы, други, Перекоп!
— Оно, конечно, взяли бы, взяли! — раздались дружные крики.
— Ну с новым царем у вас еще много впереди Перекопов будет! — весело заметил князь Дмитрий.
На другое же утро Дмитрий Михайлович стал стольником в Преображенском, а после скорой победы петровской партии был определен уже не Борисом Алексеевичем, а самим царем капитаном седьмой роты преображенцев.
Из Москвы под Азов
Апрельское небо над Москвой стояло в этот день высокое, ясное, без единого облачка. Так же и на душе у Петра стало спокойно и ясно — позади осталась утомительная сутолока, когда надо было загружать стоящие на Москве-реке струги провиантом и амуницией, следить за погрузкой многопудовых мортир и голландских пищалей. Погрузили на струги также шестнадцать тысяч пудов пороха и четырнадцать тысяч бомб. А господа генералы, любезный друг Франц Лефорт и Антоном Головин, еще жаловались, что многие струги дали течь и боеприпасы, мол, отмокнут и, может выйти, под Азов станут негодны. Петру самому приходилось жестоко лаяться с купцами и кормщиками, дабы вытаскивали грузы и спешно смолили заново давшие Течь суда, потом скакать на Пушечный двор и даже в далекий Переяславль-Залесский за новыми огнестрельными припасами.