— Меня все интересует. Потому тебя и позвал.
— Но вам, насколько я знаю, по роду деятельности доступны оперативные документы, даже совершенно секретные.
— Это когда они есть, документы. А когда их нету, еще не составлены? Как тогда?
— Что же может знать адъютант? Спросили бы у начальника штаба.
— Спрашивал. Начштаба он игнорирует, Фотий. Или же они в сговоре. А только ни хрена от начштаба путем не добьешься. Может и так быть, что Фотий его заранее не посвящает. А кого он вообще посвящает? Ты ж помнишь, чего он тогда, накануне переправы, с танками учудил. Переполох устроил во фронтовом масштабе: сутки никто не знал — ни в армии, ни в штабе фронта, — куда танковая колонна делась, шестьдесят четыре машины! Один он знал, да распорядиться не мог. Во дает! Собственные танки у себя, можно сказать, украл, только бы другим не достались. — Он поглядел искоса, снизу вверх, на Донского и быстро спросил: — А ты тогда — знал про эти танки, куда он их погнал?
— Ну, предположим…
— Знал все-таки?
— Простите, — сказал Донской, не отвечая на вопрос, — а что, у нас, в Тридцать восьмой армии, секретность подготовки отменена?
— Секреты секретами, а если б что случилось? В одном «виллисе» ездите, всех поубивало — с кого тогда за танки спросить?
— Насколько я в курсе, вопрос был заранее согласован с командованием фронта.
— А насколько я в курсе, Ватутин перед представителем Ставки оплошал. На вопрос, где танки Тридцать восьмой армии, ответить не мог. То же и Хрущев — ни бэ ни мэ.
— Что ж, бывают у командующего и странности.
— Дурь наблюдается, одним словом?
— Ну, если вам угодно применить такой термин…
— Дурь — это хорошо, — перебил Светлооков. Он говорил: «храшо-о». Дурь, она способствует украшению генеральского звания. — Донской подумал, что этот афоризм, пожалуй, следует прихватить в свою коллекцию метких фраз. — Только что у него еще имеется, кроме дури?
— Знаете, не могу поддерживать в таком тоне…
— Брось! — сказал Светлооков, хлестнув себя прутиком по сапогу, отчего Донской слегка вздрогнул и выпрямился. — Еще раз говорю — брось. Ты же не попка, не чурка с глазами. И знаешь прекрасно, что и командармы вашим умом живут — штабистов, оперативников, адъютантов. Да, и адъютантов. Нет-нет, да подскажете ему чего-нибудь путное. Да еще внушите, что он это сам придумал, иначе же он из ваших рук не возьмет.
Майор Донской, по правде, не припомнил бы случая, когда бы он что-то подсказал генералу, но услышать это было лестно. И все же если не здравый смысл и его положение офицера для поручений, то по крайней мере хороший стиль требовал возразить.
— И вы не делаете исключения для генерала Кобрисова?
Светлооков посмотрел на него с простодушным удивлением в голубых глазах.
— А почему это для него исключение? Имеются и погромче командармы. Ты присядь-ка, — он похлопал ладонью по стволу, на котором сидел, и Донской, к удивлению своему, подчинился. — Что у тебя за преклонение такое? Да в твоем возрасте, при твоих данных, другие бригадами командуют. А то и дивизиями.
— Умишком, значит, не вышел.
— Умишка тут много не требуется. А просто мямля ты. И тем, кто тебе мог бы помочь, сам руку не протянешь. Ты хорошо держишься, майор, скромно. Но нужно, чтоб от твоей скромности пар валил. И прямо Фотию в глаза. Тогда он тебя оценит. А может, и нет… Я-то вот — безусловно тебя оценил.
Сердце Донского ощутимо дрогнуло. Было приятно узнать, что за ним наблюдали пристально и так неназойливо, что он этого не замечал, и, однако ж, не замечая, совершенно естественно, произвел выгодное впечатление. Он понемногу оттаивал и проникался расположением к той силе, которую представлял новый Светлооков, к неожиданной ее проницательности, и вместе с тем испытывал некую почтительную робость перед ним самим, — которую, впрочем, все снобы испытывают перед людьми тайной службы.
— Вы сказали — «руку протянуть». Что это значит? Мы как будто и так делаем общее дело…
Светлооков опять хлестнул по сапогу — точно с досады.
— Все ты из себя непонятливого строишь. Ты же умный мужик.
— Предпочел бы все-таки, чтоб было четко сказано…
— Скажу. — Светлооков закрыл глаза, как бы в раздумье, и, широко открыв их, весело огляделся по сторонам. — Природа хороша тут, верно? Нам бы любоваться — может, последняя в жизни. А мы тут черт-те чем занимаемся, интригами… А ты вправду не знаешь, что он там решил насчет Мырятина? Брать его или обойти?
— Не знаю.
— Ни слова при тебе не говорил?