Командование лагеря Бреслау, гестаповцы и их пособники из РОА лезли из кожи вон, чтобы расположить к себе непреклонного советского генерала. Они предложили ему отдельную хорошо обставленную комнату. Разрешили питаться в офицерской столовой, еду для него готовили в немецкой кухне.
Карбышев понял маневры шантажистов и наотрез от казался от предложенных привилегий.
— Разве вы забыли, что я военнопленный? Я буду жить так же, как все.
Все же генерала поместили на втором этаже центрального здания, в конце коридора, в углу, отгороженном стульями до потолка. Рядом круглосуточно стоял часовой с винтовкой. Обслуживать генерала назначили советского военнопленного Г. Г. Королева, бывшего машиниста паровозного депо станции Барановичи. Карбышеву ежедневно приносили свежие немецкие газеты.
А в штабе и на пересыльно-вербовочном пункте РОА бурно развивали свою деятельность ставленники Власова Находившийся на службе гестапо капитан Игорь Голицын и другие белоэмигранты, а также офицеры-гестаповцы распространяли среди военнопленных выходивший на русском языке фашистский листок „Северное слово“, который не скупился на сообщения о падении Москвы, о голоде в СССР, о разгроме Красной Армии на Волге, капитуляции Советского Союза. Листок взахлеб восхвалял „новый порядок“ немецких оккупантов.
Подвизался на пункте и бывший царский генерал белогвардеец Краснов, печально известный глава контрреволюционного мятежа против Советской власти на Дону. Облаченный в генеральскую казачью форму царской армии, битый генерал выступал перед военнопленными с речами, призывал на „священную войну“ против коммунистов, комиссаров и евреев, чтобы на развалинах советского государства создать „новую Россию“. Истошные эти речи успеха не имели.
Карбышева, как и других советских военнопленных, вызвали в штаб РОА.
Дмитрий Михайлович не явился на вызов. Но это не помешало гестаповцам усиленно распространять в лагере и на пересыльно-вербовочном пункте слух о том, что генерал Карбышев сдался, перешел добровольно на сторону великой Германии и скоро займет видный пост в „армии“ Власова.
Но у той лжи оказались короткие ноги. Хотя военнопленные при встрече с генералом могли обменяться с ним лишь короткими фразами, они ясно понимали: немцы по-прежнему ничего не могут от него добиться.
Каждое утро Карбышев прогуливался в большом липовом парке лагеря. В одну из таких прогулок его „подстерег“ лейтенант Павел Дмитриевич Матвеев:
— Прошу прощения, генерал! Скажите, вы провокатор или настоящий советский человек, генерал-лейтенант Красной Армии?
Карбышев повернулся к Матвееву, спокойно посмотрел на него усталыми глазами и, в свою очередь, спросил:
— А как вы полагаете, лейтенант, настоящие генералы Красной Армии, преданные своей Родине, провокаторами бывают?
Матвеев сконфуженно промолчал, и Дмитрий Михайлович, взяв его за руку, повел по аллее. Генерал говорил о Красной Армии, о том, что и без второго фронта Гитлер будет разбит. Говоря о тяжелых условиях фашистского плена, Дмитрий Михайлович посоветовал Матвееву при первой же возможности бежать из лагеря — он молод и в силах это сделать, а сам он уже стар, и для него это невозможно.
— Бегите, лейтенант, забирайте с собой лучших людей…
При прощании Карбышев предупредил:
— Мне запрещено разговаривать с кем-либо, имейте это в виду.
Матвеев и позже встречался с Дмитрием Михайловичем, но украдкой, стараясь поговорить незаметно, на ходу. Раздатчик на кухне был связан с кем-то из военнопленных в лагере, который снабжал его сводками Совинформбюро, и он передавал их Матвееву. Матвеев переписывал сводку на клочок бумаги, сворачивал его трубочкой и украдкой перебрасывал через ограждение из стульев, за которым находился Дмитрий Михайлович»[15].
В Бреслау Карбышев пробыл несколько недель. Узнав о том, что генерал отказался явиться в штаб власовцев и вербовка советских военнопленных в РОА явно срывается из-за пагубного влияния генерала, гестапо приказало срочно вернуть Карбышева в Берлин.
Из рассказа Д. М. Карбышева П. П. Кошкарову:
«Когда гестаповцы в Бреслау объявили мне, что повезут обратно в Берлин, я понял, что ожидает меня.
Долго ждать не пришлось.
На руки мне вновь надели наручники. В отдельном купе в сопровождении двух гестаповцев привезли в немецкую столицу. Прямо с вокзала доставили в гестапо. Здесь предъявили обвинение в проведении коммунистической пропаганды против немецкого рейха и призыве военнопленных к восстанию и побегам. Из гестапо меня отправили в берлинскую тюрьму и поместили в одиночную камеру. В течение всего пребывания в одиночке я был почти без движения, без прогулок. Питание плохое: утром — кружка эрзац-кофе, а в полдень пол-литра супа из кормовой свеклы и 250 граммов хлеба на весь день.