«Бывало, чуть рассветет, Митя уже проснулся, быстро оделся, умылся. Подпоясавшись отцовским ремнем, он надевал через плечо самодельную шашку, а на голову казачью папаху и мчался вниз по лестнице на кухню. Там на табурете стоял большой самовар. Митя наливал в него воды и разжигал докрасна угли. Когда самовар закипал, мальчуган обходил еще спящих родителей, братьев и сестер, будил их. Каждому из проснувшихся он, становясь во фронт и приложив руку к папахе, рапортовал:
— Соизвольте встать, ваше высокоблагородие! Самовар кипит, стол накрыт, чай разлит… Советую меня послушать, поскорее чаю откушать.
Кто научил его этой складной побудке-прибаутке, неизвестно. Но она действовала как талисман, мгновенно поднимала всех на ноги».
В мальчике трепетала военная жилка…
Однажды во время гражданской войны Дмитрий Михайлович после разбора очередной боевой операции сказал автору этой книги, бывшему тогда его комиссаром:
— А знаете, Евгений Григорьевич, мне с детства очень нравилось строить крепости, играть в войну со своими сверстниками, воображать себя казаком в тяжелом походе, в жестоком бою… Да и в доме я старался быть бравым казачонком. В редкие дни, когда приезжал отец с промысла, я с нетерпением ждал вечера. Уговорю, бывало, его, и он посадит меня на колени и начнет мне — в который раз! — как взрослому рассказывать подробности баталий, за которые его наградили орденами…
И Дмитрий Михайлович принимался вспоминать все, что узнал в детстве от своего отца.
Было просто поразительно, как живо, стараясь не упустить малейших подробностей, характерных примет времени, словно оживляя давно отзвучавшие баталии, пересказывал он услышанное в далеком детстве.
Все перипетии отважных походов отца с Лягужским и Урджанским казачьими отрядами навсегда сохранились в памяти Д. М. Карбышева.
Третьих каникул не было
Осенью 1884 года Владимир Карбышев был зачислен студентом медицинского факультета Казанского университета.
Следующее лето будущий медик проводил с родными, делясь «полным коробом» впечатлений о старинном, шумном, многоязычном городе, признанном столицей Поволжья.
Несколько раз за время каникул наведывался с промыслов отец. За чаем, в обед и в ужин он засиживался с Владимиром дольше других и все расспрашивал сына:
— Отчитайся-ка, Володя, чем примечательна твоя Казань-столица?
Володя знал, что интересует отца, и подготовил для него своего рода экономический обзор. Привычка регулярно просматривать газеты исподволь помогла студенту накопить в памяти достаточно любопытных сведений. Он выкладывал их, делясь с отцом и делая попутно кое-какие обобщения, пересыпая цифры и факты собственными пояснениями.
Рассуждения первенца позволяли отцу сделать вывод, что будущий медик не замкнулся в своей науке, не чурается проблем, хотя и далеких от анатомии и физиологии человека, но зато близких к «анатомии» и «физиологии» человеческого общества.
Митя прислушивался к разговорам Володи с отцом, далеко не все понимал, но не подавал виду, что слушает, и не расспрашивал.
А Володя без устали развертывал перед отцом картины большого города. Десятки фабрик и заводов. Несколько тысяч рабочих. Свыше тридцати мельниц, которые перемалывают тысячи пудов пшеницы и ржи. Есть железная дорога, по ней ходят поезда. В университете тысяча студентов. А у студентов даже свой «Латинский квартал» — как в Париже. Только в Казани его называют Старо-Горшечной улицей. Тут ютится, собирается на буйные сходки, бродит по вечерам учащаяся молодежь. Она имеет и свой «клуб» — лавку Деренкова.
В этой бакалейной лавочке Володя обрел немало приятелей. Среди них сам Андрей Степанович Деренков, начитанный человек и бессребреник. Нисколько на лавочника не похож. Собрал большую библиотеку — охотно дает книги студентам. Заглядывает к нему булочник Алексей Пешков, сочинитель и вольнодумец. Бывает и молодой прозаик Евгений Чириков, которого считают восходящей звездой русской литературы.
Другое общество, лекции профессоров, масса новых впечатлений, разительные контрасты с застойным бытом омичей — а домашние признали Володю прежним. Совсем не переменился. Такой же молодой, веселый. Ничуть не повзрослел. И нрав по-прежнему общительный. И студенческая форма по сравнению с гимназической не придала ему еще солидности.
А через год он опять приехал на каникулы в Омск.
Как-то братья вели непринужденную беседу. Володя ласково взъерошил волосы меньшего и обронил загадочно: