— Какие там успехи, — с безнадежностью махнула рукой девушка, — догоняет Володю…
— То есть как это?
— А так. Исключили из университета, арестовали, пригрозили тюрьмой, а пока из Казани выслали в Нижний Новгород. Там взяли под надзор… Вот в одиночку еще не загнали…
— Откуда ты идешь такая хмурая? — спросила Александра Ефимовна.
Девушка зарделась, показала рукой на тюрьму:
— От своего друга…
— Кто же он? И за что ж его-то? — Александра Ефимовна отвела Алевтину в сторону от дороги и о чем-то долго с нею шепталась, должно быть для того отвела, чтобы Митя их не слышал. К его крайнему удивлению, они на прощание обнялись и расцеловались.
Александре Ефимовне в тот день не разрешили свидания с сыном.
— Дважды не выводим, — сказал ей грубо тюремный надзиратель, хлопнул дверью и тяжелыми шагами прогремел по коридору. Разговор оборвался.
«Ниточка не оборвалась, вьется», — подумалось матери. И она сообразила, что, наверное, через Алевтину доходят к Володе вести о Косте.
Она не ошиблась. Но Алевтина была далеко не единственным связным.
Володя многое знал о своих друзьях по Казани. Крепостные стены его одиночного каземата смогли бы устоять при артиллерийской осаде батареями самого крупного калибра. Но они не служили преградой для незримой связи между революционерами.
В Омский острог проникли и печальные вести о Константине Сараханове.
С начала 1886 года в жандармском управлении на него было заведено особое «дело». Первая агентурная запись изобличала Константина в принадлежности к запрещенному Сибирскому землячеству. Следующая — в знакомстве «с политически неблагонадежными лицами» и пособничестве некоторым «разыскиваемым по политическим делам» студентам, скрывающимся от властей.
Но такие грехи, пожалуй, легко было отыскать почти у каждого из тысячи студентов Казанского университета. Охранка ждала более весомых улик. С середины августа. 1887 года он стал публиковать в газете «Казанский биржевой листок» литературные обзоры, весьма дерзкие по содержанию.
Обозреватель специально выбирал художественные произведения, которые давали повод порассуждать о роли личности в истории, о притеснениях в царской армии, о колонизации малых народностей или толстовском непротивлении злу, «которое хуже всякого зла для угнетаемых классов».
В поле зрения Сараханова находились А. Н. Радищев, Г. И. Успенский, В. Г. Короленко, А. П. Чехов, М. Е. Салтыков-Щедрин, Н. В. Шелгунов, Д. Н. Мамин-Сибиряк. Обозреватель ратовал за книги революционных демократов и не скрывал своих симпатий к А. И. Герцену, Н. Г. Чернышевскому, Н. А. Добролюбову…
Кому тогда из власть предержащих могла нравиться такая деятельность студента? Наконец настал долгожданный час, когда он сам дал «законный» повод для расправы.
Это произошло вскоре после того, как младший брат казненного Александра Ульянова Владимир появился в Казани, был зачислен студентом юридического факультета и вступил в Самаро-Сибирское землячество.
В начале декабря 1887 года на юридическом факультете был обнаружен один из тайных царских прислужников — доносчик Милонов. Его решили публично судить.
Заседание городского общестуденческого суда проходило под председательством Константина Сараханова. Разумеется, Владимир Ульянов, уже принимавший, как и Сараханов, активное участие в общественной жизни студентов, не мог не присутствовать на этом суде. В своей среде Владимир Ульянов слыл ожесточенным и непримиримым врагом царского режима.
Когда подсудимого изобличили свидетели и он во всем сознался, встал председатель студенческого суда и заявил:
— До тех пор, пока состав суда не вынесет приговор Милонову, мы заседание не прекратим. Приговор надо в эту же ночь гектографировать, а на заре разбросать и расклеить по улицам Казани.
Милонов был публично разоблачен и опозорен. Его изгнали из студенческой среды, объявили «вне закона чести».
Приговор студенты встретили с редким единодушием. Наутро, 3 декабря 1887 года, его читали рабочие фабрик Крестовникова и Алафузова, грузчики всех пристаней, уличные прохожие.
Вечером по городу распространился слух о том, что студенты-судьи арестованы. Негодование революционной молодежи еще более возросло.
4 декабря занятия во всех аудиториях университета были сорваны. Студенты устремились в актовый зал на сходку. Впереди оказался Владимир Ульянов. Кто-то с кафедры крикнул:
— Товарищи! Поклянемся, что мы все, как один человек, будем отстаивать наши требования, не предадим друг друга…