Даниил Гранин
Генерал Коммуны
Всадник в штатском
На многолюдной дороге из Парижа в Жантильи эта группа всадников выглядела необычно и странно. Впереди, расчищая путь, ехали два офицера. За ними одиноко следовал на низкой белой лошадке человек в длиннополом сюртуке. Глубоко надвинутая шляпа скрывала его лицо. Два адъютанта, вооруженных пистолетами и саблями, замыкали молчаливую процессию.
Громыхали тяжелые фургоны, орудия, осторожно продвигались госпитальные омнибусы, переполненные ранеными, катились лакированные тюльбюри, нагруженные патронными ящиками. Лафеты, двуколки, хлебные фуры… По обочинам мчались ординарцы с пакетами и депешами в холщовых сумках. В середине бурлили нестройные говорливые ряды национальных гвардейцев. Сквозь тучи серой пыли темнели тусклые стволы шаспо[1].
Иногда навстречу людскому потоку попадался батальон, возвращавшийся с фронта; тогда поток прерывался, усталых бойцов окружали и жадно расспрашивали…
Спускались светлые майские сумерки. Взводные факельщики зажгли свои веселые желтые огни. Песни сливались одна с другой, утихали, переходили в говор, смех или заглушались вдруг резвой дробью барабанов.
Всадники спешили; они не отвечали на приветствия коммунаров, различавших в темноте золотые галуны офицеров Коммуны.
В Жантильи они свернули к штабу командующего Второй армией Коммуны генерала Врублевского. Старомодный облупленный особняк сверкал огнями сквозь редкие деревья порубленного сада. Взметая песок, верховые осадили коней на площадке перед домом. Офицеры и человек в штатском прошли сквозь расступившуюся толпу к подъезду. Часовой задержал штатского, подозрительно вертя в руках мандат на имя военного делегата Коммуны.
— Я Россель, — нетерпеливо сказал человек в штатском.
При этих словах вестовые, командиры, члены комитетов батальонов, артиллеристы, раненый канонир — все, кто стояли на крыльце, сидели в самых живописных позах на ступеньках, перилах, ожидая распоряжений из штаба, — замолчали, бесцеремонно разглядывая низкорослую угловатую фигурку в модном сером сюртуке. Глаза Росселя блеснули из-под шляпы.
— Что тут за рынок? — резко спросил он.
Никто не отозвался. Часовой молча вернул ему мандат, не торопясь убрал ружье, преграждавшее вход.
— Вот он каков, главнокомандующий, — удивленно протянул раненый канонир, глядя вслед Росселю.
— Он у Трошю был полковником!
— Да… чувствуется.
Коммунары спустились вниз, разлеглись в стороне у коновязи, в густой, высокой траве. Над их головами лошади, похрустывая, жевали траву и тихонько ржали.
Одичалые цветы выползали из клумб, спутав прошлогодние хитроумные узоры. Их крепкий аромат заглушал запах пороха и пота, который принесли с собой коммунары.
Ежеминутно хлопали двери караульной, дежурные выкликали имена, во все стороны отправлялись ординарцы, теплая земля вздрагивала от близких разрывов. Но с канонадой так сжились еще со времени осады Парижа, что тревожила тишина.
Разговор не прерывался:
— Да, везет же нам на командующих! Сперва Люлье…
— Винная бочка!
— …потом Клюзере…
— Авантюрист и хвастун!
— … теперь Россель. Нет, граждане, революционной армией не может командовать офицер!
— Видел? Брезгает носить мундир Коммуны!
— Будь они прокляты, пособники Трошю!
— Еще бы, каждый офицерик мечтает стать Наполеоном!
— Ну-ну, а Домбровский ведь тоже офицер?
— Да, маленький поляк — бывший русский офицер.
— Тоже темная личность!
— Вы про Домбровского? Нет, это настоящий парень! Это храбрец!
— А воззвание Коммуны? Там рассказывают, кто такой Домбровский. Это он организовал восстание в Польше в шестьдесят третьем году!
— …И пуля его не берет, бросается в атаку как дьявол! Наш батальон не из трусливых, но когда батареи с Мон-Валериана стали ухаживать за нами, то через день от нас осталась половина. А тут еще версальцы стреляют из траншей. Мы застряли на бастионах — и ни шагу дальше. Снаряды лупят… завалило нас железом. Что там наши две пушки — жалко глядеть: раскалились, как утюги у хорошей хозяйки. Бах! Трах!.. Вдруг, откуда ни возьмись, в только что пробитой бреши появляется Домбровский! Дым, огонь, летят осколки. Рядом с ним еще двое — его адъютанты, тоже отчаянные ребята. Он взмахивает саблей: «Вперед! Да здравствует Коммуна!» Не могу понять, что с нами случилось: мы словно взбесились, выскакиваем за ним через эту дыру — и на штык «мясников»![2] Гнали их до самого Инкерманского бульвара. Да… И вот потом стали мы бранить Домбровского: зачем он рискует собой? Он ведь командующий целой армии! А он смеется и говорит со своим дьявольским акцентом: «Надо ж из вас солдат сделать. Вы теперь уверились в своих силах — целый полк отогнали, в следующий раз не будете ждать меня перед атакой. Правильно?» — «Правильно!» — кричим мы. А прощаясь, он сказал нам: «Ранить меня никак не могли, мне в три часа надо доклад делать в Совете Коммуны».