Он смотрел на гладкий мрамор столика. Серебряное пятно луны плыло между локтями. Вздохнув, он поднялся и опять пошел, опираясь на саблю. Теплый ночной воздух был полон свежими запахами зелени. Жаркое раннее лето нагрянуло в этом году на Париж. Из развороченных мостовых выбивалось зеленое пламя травы, острые язычки в жадной ярости, казалось, готовы были перекинуться на стены домов. Сады томились за железными решетками, деревья протягивали сквозь прутья пышные ветви.
Парижане обнаруживали затерянные среди улиц сады, скверы, аллеи. Весь город был полон зелени. Цветов было даже больше, чем обычно. Откуда только ухитрялись доставать их загорелые, худенькие девчонки, торгующие букетами на перекрестках. Только этой ночью, впервые за месяц осады, заметил Домбровский захватывающую роскошь молодого лета. Никогда с такой силой не бродило в нем вино жизни. Неясная, как в тумане, мысль начала тревожить его.
Он остановился у ограды, перед аркой, где вдоль баррикады расположился отряд гарибальдийцев. Солдаты, подостлав шинели, спали на связках соломы. Двое дежурных сидели, скрестив ноги, у гаснущего костра. Рокоча, закипал на огне котелок. Солдаты беседовали между собой так тихо, что до Ярослава доносился только их смех. Вдруг они вскочили, прислушиваясь. Из темноты донесся скрип колес. Они пошли по направлению звуков и через несколько минут вернулись вместе с широкоплечей старухой, толкавшей перед собой пузатую тачку, доверху наполненную листовками. Она опустила тачку и утерла рукавом потный лоб.
— Ну, сынки, просыпайтесь! Полюбуйтесь, какой подарочек принесла вам старая Кристина. — Она взяла листовку и, ловко мазнув кистью, пришлепнула ее к стене.
Гвардейцы, разбуженные шумом, потягиваясь и зевая, столпились перед сырым от клея листом. При неверном свете костра кто-то с трудом читал пахнущие краской буквы:
«Довольно милитаризма, долой генеральные штабы в расшитых золотом и галунами мундирах. Место народу, бойцам с обнаженными руками. Час революционной борьбы пробил…»
Это было воззвание Делеклюза.
Через несколько минут весь отряд был на ногах.
— Домой!
Коммунары быстро разбирали из козел ружья, отыскивали ранцы, рассовывали по карманам патроны.
— Рено, захвати еще полсотни на долю дядюшки Леру!
— Ну, Эмиль, прощай, мы к себе…
Напрасно командир уговаривал их остаться, его никто не слушал:
— Приказ, гражданин, ничего не поделаешь!
— И здесь ведь живут люди, придут и сюда защищать.
— Эй, кто тут из Батиньоля? Пошли со мной!
— Поль, поторапливайся. Как бы «мясники» не подобрались к нашей улице.
…Если он вмешается, то сумеет их остановить, но Ярослав знал, что то же самое творится сейчас повсюду, и отступил в тень, прижавшись теснее к росяной, пахнувшей ржавчиной ограде.
Торопливо прощаясь, коммунары расходились в разные стороны.
Вскинув шаспо, стрелки покидали бастионы. Арсеналы и склады оставались без охраны. Распадались легионы, фронты, управления. «Скорее домой! Защищать свою улицу!» Рушилась армия, которую Домбровский организовывал, учил в боях, с которой отстаивал город уже два месяца.
Опрокинутый котелок валялся на почерневших углях костра. Белый пар, шипя, поднимался и исчезал в темноте.
Какую же улицу ему защищать? Весь восставший город одинаково дорог ему. Париж стал для него второй родиной. Вернее не Париж, а Коммуна, ее не разделишь на улицы и переулки.
Домбровскому вспомнилась вся его жизнь — тяжелая, полная лишений походная жизнь солдата революции. Сколько городов лежало на его пути: Москва, Петербург, Тифлис, Хельсинки, Стокгольм, Женева, Цюрих… Неужели сюда прибавится и Париж? Еще один верстовой столб по дороге домой. «Уехать?» — слово, неясно мучившее его, было произнесено. Значит, решено: Коммуна погибла, он уезжает. Он идет сейчас домой, чтобы переодеться в штатское платье, сбрить бороду и усы…
Две маленькие комнатки освещены зеленым светом луны. Незачем зажигать огонь. Неделю тому назад он также приехал ночью, его встретила Пели — теплая, заспанная, с распущенными волосами. Сын спал, тяжело сопя и пуская пузыри. Ярослав, улыбаясь, осторожно вытер ему нос и уголки рта. Пели хотела разбудить мальчика, — Янек не видел отца уже несколько дней, — но он не позволил…
Позавчера эшелон Красного Креста увез Пели и сына из Парижа. Друзья уговорили сделать это ради сына. Где он их найдет, что с ними теперь?
В комнатах еще пахнет дымом. Пели перед отъездом сжигала бумаги… Чертежная доска. Два года он провел за ней. Рисовальщик Трансконтинентальной компании. Над доской на обоях светлое пятно. Это Пели взяла с собой его фотографию. Заботливо связанные пачки книг. Надеялась, что ему удастся захватить их… Удастся выбраться. Разве можно было расставаться без этой надежды?.. Она не проронила ни одной слезы. Поцеловала в глаза. Она всегда целовала его в глаза. Восемь лет как они женаты, да, уже восемь лет. А жили вместе каких-нибудь четыре года. А оставались вдвоем… всего два — три месяца наберется…