Сквозь гул стрельбы притихшие ряды вдруг услыхали голос Домбровского. Это не были слова команды. В широкую мелодию труб, в неистовую дробь барабана ворвался его голос, и инструменты бережно подхватили его, выравнивая и подымая высоко над площадью:
Он шагал по горячей взрытой земле, не оборачиваясь назад. Он не знал, идут ли за ним все остальные, или только они вчетвером — он и три музыканта — шагают по пустынной площади. Его целиком захватила эта старая песня марсельского батальона. Он кидал слова в ненавистное лицо врага, навстречу летящим снарядам.
С каждой строчкой ему становится легче петь, каждая следующая фраза звучит все громче, и, не оглядываясь назад, Домбровский начинает различать рядом со своим голосом хриплый бас Брюнеро, чуть заикающийся голос Вермореля, звучный мягкий тенор Артура Демэ.
Голоса их становятся все сильнее, сливаются с голосами боевых друзей, не знающих страха и сомнения.
Слышишь, Версаль, он не один, все громче звучит песня, сложенная восемьдесят лет тому назад, их деды пели ее, защищая свободный Париж от интервентов и контрреволюционеров. С первозданной силой гремит она сейчас на площади. Ярослав мог не оборачиваться: мощный, неотразимый припев, заглушая грохот стрельбы, зазвучал единым слитным криком, в котором уже нельзя было различить отдельных голосов:
Кончилась песня далеко за площадью, снаряды никого не задели. Верморель наклонился к Демэ:
— Он был прав: новому отряду нельзя отказываться от первого сражения.
— Но что, если б ударил снаряд?
— Этого не могло быть, — обернулся Домбровский, слышавший их разговор. — Вы не заметили, как они стреляли. Они переносили огонь справа налево, а мы как раз шли по правой стороне.
Никто толком не знал, где противник. На каждом перекрестке прохожие говорили по-разному: либо что впереди версальцы, либо что дорога свободна. Нельзя было верить никому: немало провокаторов шныряло теперь по улицам Парижа. Стрельба велась со всех сторон, и по ней тоже невозможно было ничего разобрать. Домбровский снова выслал разведку. Разведчики скоро вернулись, сообщив, что ближайший отряд версальцев находится за пять кварталов до площади Мадлен и двигается вперед, не встречая серьезного сопротивления. Ярослав, посоветовавшись с Верморелем, решил остановиться на площади Мадлен и дать бой.
Еще с апреля в саду вокруг церкви св. Мадлен стояли пустые лафеты. Издали их можно было принять за батарею.
Присев на каменные ступени у входа в церковь, Ярослав разостлал на коленях карту и внимательно рассмотрел план площади и прилегающих к ней улиц. Замысел и направление главного удара версальцев определились, и вскоре весь ход предстоящей операции стал ему ясен. Надо было задержать их продвижение часа на полтора, чтобы за это время достроить баррикады справа и спереди от площади Мадлен. Кроме этого, следовало окружить дугой баррикад церковь св. Мадлен на случай прорыва передней линии.
Чтобы приостановить версальцев, он выделил два десятка бойцов под командованием своего адъютанта Грассе. В их число попал и Артур Демэ.
…Они шли цепочкой, выставив шаспо, напряженно вглядываясь вперед.
Вот и бульвар Гаусмана — улица банкиров, торговцев, посольств и ювелирных магазинов, мраморных особняков и гигантских витрин. Сегодня она поражает Артура своей необычайностью. Не видно ни одного человека, ни фиакра, ни омнибуса, и от этого улица стала огромной, широкой, раскрылась ее солнечная, нарядная даль. Стаи голубей, беспокойно воркуя, перелетали с места на место и подозрительно озирали пустынные мостовые. За глухими железными шторами витрин, за спущенными жалюзи окон притаилась выжидающая тишина.
Грассе все время поучал:
— Славное, ребята, больше шуму! Главное, быстрее стреляйте! Главное, чтобы они не догадались, сколько нас! — Все у него главное. — Главное, пустить им дым в глаза!
И они пустили.
Они залегли у наваленных поперек бульвара садовых скамеек и куч булыжника и встретили версальцев таким частым огнем, что те сразу прекратили свое неуверенное движение и попятились назад.