Домбровский вертел тугую рукоять, зажимая и отжимая створку, и удивлялся, почему ручка стала такой липкой. Улучив минуту, он разжал ладонь — с опаленных пальцев клочьями слезала стертая кожа, рукоять покраснела от крови, но, подняв глаза, он тотчас забыл об этом. Он снова видел перед собой только версальцев, перебегавших от подъезда к подъезду и приближающихся к баррикаде. Он поворачивал во все стороны закопченное дуло митральезы и дергал спусковой рычаг.
На этой улице версальцы могли действовать только кучками — то, что нужно было для огня митральезы. Улица имела несколько укрытий, и Ярослав, быстро пристрелявшись, без промаха бил по ним. Иногда он нарочно не трогал какое-нибудь прикрытие, позволяя скапливаться там большой группе солдат, а потом беспощадно расстреливал их.
«Значит, их все-таки впустили немцы, — повторял он себе. — Несмотря на все клятвы, немецкое командование пропустило их через свою линию. Они действуют заодно, — он так и полагал. — Все против Коммуны. Грязная шайка!»
Особенно остро Ярослав сейчас ненавидел немцев. Версальцы были открытые враги, но пруссаки, ударившие из-за угла, в спину…
Ему казалось, что перед ним мелькают черные немецкие каски с золотым хищником посередине. Холеные, отъевшиеся на французских хлебах усатые морды… Они ринулись на умирающую Коммуну, как стая трусливых гиен.
Рульяк обливал водой раскаленный кожух, и холодные брызги летели в разгоряченное лицо Ярослава. Холод проникал ему в сердце. А матрос, глядя на быструю точность его движений, блаженно бормотал: «Клянусь небом, он настоящий моряк!»
Версальские солдаты, озлобленные неожиданным сопротивлением, упрямо бросались в атаки, но каждый раз отступали с полпути, сметенные огнем митральезы. На мостовой ползали, бились раненые. Офицеры отряда узнали Домбровского, и когда сквозь рассеивающийся дым проступало склонившееся над митральезой бледное лицо генерала, они слали ему грязные ругательства и угрозы.
— Проклятый поляк!
— Сдавайся! — кричали они. — Перестань стрелять! Мы закопаем тебя живьем, польская свинья!
Им вторили солдаты, рассвирепевшие от неудачи. Пули летели все гуще, впивались в мешки, и тоненькие струйки песка текли из множества дыр. Версальцы стреляли плохо, зато патронов у них было сколько угодно.
Сквозь грохот выстрелов Ярослав жадно прислушивался к их проклятьям. Такая ненависть была неплохим итогом его жизни. Домбровский мог гордиться ею. Его сухие, запекшиеся губы дрогнули в слабой улыбке. Мышцы, воля, внимание, нервы, напряженные до последних пределов, получили новые силы. Вот он, самый лучший ответ — свинцом. Короткая солдатская радость боя.
Он стрелял еще и еще быстрее, горячее тело митральезы дрожало в его руках, дым не успевал рассеиваться.
Артура Демэ и Рульяка захватил азарт этого боя. Зарядив створку, они стреляли из шаспо, затем опять заряжали створку и снова брали ружья. Матрос окунул грязное вспотевшее лицо в ведро с водой; отфыркиваясь, вскочил на вал и хриплым голосом закричал, что «мясники» откатываются назад. Он был ранен в плечо и не мог стрелять, но ругался вдохновенно и неистощимо.
— Ага, крысы! Горячо? Сынок, сними-ка вот этого!
Версальцы отходили в боковые улицы, оставляя убитых на мостовой.
Луи Рульяк, увидев подходившего к баррикаде старого Брюнеро с цепью коммунаров, наклонился к Домбровскому и крикнул:
— Пришел Брюнеро!
Ярослав весело подмигнул ему и, постепенно замедляя огонь, решил, что теперь пора, воспользовавшись смятением противника, подняться в атаку и на его плечах прорваться до Тарани, там соединиться с отрядом Пассдуэ, ибо рано или поздно обе группы версальцев сомкнутся южнее, зажмут их здесь в мешок, уничтожат и тогда с тыла нагрянут на Пассдуэ. Окончательно обдумав все это, он встал, покачиваясь на затекших ногах, расправил плечи и, счастливо улыбаясь, вытер рукавом черный соленый пот. Артур и Рульяк легли у его ног с ружьями, поддерживая редкий огонь. Артур стрелял с увлечением, тщательно прицеливаясь, пока возле уха не раздался какой-то дребезжащий стук. Он покосился и увидел упавший рядом бинокль Домбровского. У журналиста перехватило дыхание, он повернул голову, Рульяк удивленно застылыми глазами смотрел на Домбровского.
А тот, согнувшись, схватился руками за живот и тихо начал валиться на бок. Между пальцами его била кровь. Все трое, оцепенев, молча смотрели, как он падал, цепляясь плечом за сырые мешки песка. Крик Брюнеро привел их в себя. Они рванулись и подхватили на руки легкое тело Домбровского. Он всхлипнул и закусил губу.