— Возможно, вы уже знакомы с Онор Гаррис, графиня, — произнес он. — Моя свояченица. Сегодня ей исполняется восемнадцать лет.
Графиня поклонилась в ответ, но по ней не было заметно, что известие произвело на нее большое впечатление.
— Не обращайте на нее внимания, — сказал мне Ричард Гренвиль. — Она совершенно глухая. Но, ради Бога, улыбайтесь и не глядите на всех остекленевшими глазами.
Я готова была умереть со стыда, но смерть не приходила; тогда я взяла кусок жареного лебедя, лежащий у меня на тарелке, и принялась есть. В этот момент герцог Бекингемский, подняв бокал с вином, повернулся ко мне:
— Я поздравляю вас с днем рождения, — громко произнес он.
Я пробормотала в ответ слова благодарности и тряхнула головой, чтобы упавшие локоны скрыли мои пунцовые щеки.
— Это пустая формальность, — прошептал Гренвиль мне на ухо. — Не берите в голову. У Джорджа уже не меньше дюжины любовниц, и, к тому же, он влюблен в королеву Франции.
Он ел с явным наслаждением, что, впрочем, не мешало ему всячески поносить соседей по столу, а так как он при этом не понижал голоса, то я уверена, что все слышали его слова. Мне самой было не до еды, во время всей трапезы я сидела словно рыба, которую вытащили из воды. Но наконец пытка подошла к концу, и Гренвиль помог мне встать из-за стола. Из-за выпитого вина, которое я глотала будто воду, ноги у меня стали ватными, и мне пришлось опереться на своего кавалера. Что было дальше, я вспоминаю с трудом: зазвучала музыка, раздалось пение, какие-то сицилийские танцоры, украшенные лентами, сплясали тарантеллу; их головокружительное вращение в конце танца довершило дело; я со стыдом вспоминаю, как мне помогли добраться до какой-то темной уединенной комнаты в глубине замка, где, подчиняясь законам природы, жареный лебедь покинул мой желудок навсегда. Я открыла глаза и обнаружила, что лежу на кушетке, а Ричард Гренвиль держит меня за руку и промокает мне лоб платком.
— Вам нужно научиться пить вино, — сказал он строго. Я чувствовала себя совершенно разбитой, мне было стыдно, и на глаза навернулись слезы.
— Ну нет, — произнес Гренвиль, и его голос, до этого насмешливый и резкий, вдруг потеплел, — не надо плакать. В день рождения нельзя плакать, — и он вновь приложил платок к моему лбу.
— Я н-никогда раньше н-не ела жарен-ного лебедя, — сказала я, запинаясь, и закрыла глаза; воспоминания о пережитом позоре заставляли меня невыносимо страдать.
— Это не лебедь, это бургундское, — проговорил он. — Лежите тихо, сейчас все пройдет.
Голова у меня все еще кружилась, и я была так рада ощущать на лбу крепкую руку Гренвиля, словно это была рука моей матери. Мне совсем не казалось странным, что я лежу, ослабевшая и разбитая, в какой-то темной комнате, а Ричард Гренвиль ухаживает за мной, будто опытная сиделка.
— Вы мне сначала совсем не понравились. А теперь нравитесь, — сообщила я ему.
— Нелегко сознавать, что до того как понравиться, я показался вам настолько тошнотворным, что вас стошнило.
Я засмеялась, но тут же снова застонала: лебедь все еще давал о себе знать.
— Прислонитесь к моему плечу, — предложил он. — Бедная малышка, такое печальное завершение дня рождения.
Я почувствовала, как он сотрясается от беззвучного смеха, но его голос и руки были на удивление нежными, и я чувствовала себя очень хорошо рядом с ним.
— Вы похожи на Бевила, — сказала я.
— Вовсе нет, — ответил он. — Бевил джентльмен, а я обыкновенный прохвост. Я всегда был паршивой овцой у нас в семье.
— А Гартред?
— Гартред — сама себе голова. Вы, наверное, и сами это поняли в детстве, когда она была женой вашего брата.
— Я ненавидела ее всем сердцем, — сообщила я.
— Вас трудно осуждать за это.
— Она довольна, что опять вышла замуж?
— Гартред никогда не будет довольна, — ответил он. — Такой уж она уродилась, жадной до денег и мужчин. Она положила глаз на Энтони Дениса задолго до смерти вашего брата.
— И не только на Энтони Дениса, — заметила я.
— У вас были ушки на макушке, как я погляжу, — ответил он.
Я поднялась и поправила волосы, пока он одергивал на мне платье.
— Вы были очень добры ко мне, — произнесла я официально, внезапно вспомнив о своем возрасте. — Я никогда не забуду этого вечера.
— Я тоже, — ответил он.
— А сейчас, не могли бы вы отвести меня к братьям?