— А часовой, что сторожит лестницу около мощеной дорожки, совсем недурен собой.
—Да?
— Он знаком с женой моего двоюродного брата в Лис-керде.
— Вполне подходящий повод для разговора.
Матти закрыла ставень на задвижку и задернула занавеси.
— А на земле теперь сыро.
— Наверное, — ответила я.
— Правда, он нашел под кустом одно местечко посуше, чтобы мы могли поговорить о жене моего двоюродного брата… Ну, а пока он искал, я ждала его в летнем домике.
— Понятно.
Теперь все занавеси были задернуты, и столовая погрузилась в темноту. Матти подошла ко мне.
— Я подняла плиту и оставила на ступеньках письмецо, где говорится, что если веревка цела, то в двенадцать часов ночи им следует открыть вход над лестницей в контрфорсе. Мы будем их ждать.
Я взяла ее сильную, надежную руку в свою.
— Только бы они нашли записку, — сказала Матти. — С тех пор, как подземным ходом пользовались последний раз, прошло много времени, его могло завалить землей. Из-под плиты так пахнуло могилой…
В темноте мы прижались друг к другу, и мне стало слышно, как ровно и сильно стучит ее сердце.
36
С половины десятого и почти до двенадцати я пролежала не шевелясь в постели в своей комнате. К тому времени, когда ко мне поднялась Матти, в доме уже все стихло: слуги отправились спать к себе на чердак, а часовые на улице разбрелись по своим постам. Я слышала, как один из них расхаживает прямо у меня под окнами. Над деревьями в парке медленно поднималась предательница-луна, извечный враг тех, кто ищет спасения в темноте ночи. Свечей мы не зажигали. Подкравшись к двери, Матти прислушалась, а затем, взяв меня на руки, отправилась в путь по длинным извилистым коридорам в сторону пустующих покоев над аркой. Какими унылыми выглядели комнаты в этой части дома, какими молчаливыми и мрачными, ни один лучик лунного света не падал здесь в окна, чтобы хоть немного рассеять ночную мглу.
Вот наконец и нужная нам дверь. Мы вошли. В комнате все еще не развеялся дым от того чахлого огня, который мы разожгли днем, на полу изредка слабо вспыхивали последние искорки. Мы сели у стены в дальнем углу и принялись ждать… Вокруг было пугающе тихо. Казалось, много лет эту тишину не нарушал ни шум шагов, ни звук человеческого голоса. Спокойствие уединенной кельи, куда не проникает солнечный свет и не доходит движение жизни.
Весна сменяет зиму, осень — лето, но только не здесь. В этих покоях все неизменно. Тут царит вечная ночь. Как, должно быть, пугал этот мрак бедного сумасшедшего, проведшего в этой комнате долгие годы. Возможно, — думала я, сидя рядом с ледяной стеной контрфорса, — он лежал как раз на этом самом месте, где сейчас сижу я. И я представила себе несчастного дядю Джона, как он беспокойно перебирает пальцами, как сверлит темноту ищущим взглядом…
Неожиданно я почувствовала на своем плече руку Матти, й сразу вслед за этим камень за спиной начал медленно поворачиваться… В затылок мне ударила струя ледяного воздуха — так хорошо мне знакомая — и, обернувшись, я вновь увидела зияющую черную дыру в стене, а до моего слуха донесся скрип ржавых петель.
Хотя в тот момент я больше всего ждала именно этого звука, однако, услыхав его, вздрогнула от страха: почему-то он напомнил мне зов из могилы. Матти зажгла свечку, и когда свет ее упал на узкие ступени потайного хода, я увидела, что там стоит Ричард. Лицо, руки и плечи у него были выпачканы землей, и поэтому в неясном, призрачном мерцании свечи он показался мне мертвецом, вставшим из могилы. Он улыбнулся, но улыбка вышла мрачной, безрадостной.
— Я боялся, вы не придете, — сказал он. — Еще немного, и все было бы кончено.
— Что ты имеешь в виду?
— Там же нечем дышать. По этому подземному ходу только собака сможет проползти. Невысокого мнения я о вашем великом строителе Рэшли.
Я наклонилась вперед и, заглянув в отверстие, увидела Дика, который, сжавшись в комок, сидел у основания лестницы.
— Четыре года назад так не было, — возразила я.
— Пошли, я покажу тебе. Тюремщику следует знать, как выглядит камера, где он содержит заключенных.
Он схватил меня в охапку и, боком протиснувшись через дыру, снес по узким ступеням в каморку. Наконец-то я увидела эту таинственную комнатку под контрфорсом, в первый и последний раз в жизни. В высоту она была футов шесть, площадью не больше четырех, напоминая маленький чулан. Дотронувшись рукой до стены, я почувствовала под ладонью липкий ледяной камень.
В углу стояла невысокая табуретка, рядом — дощатый стол, на котором валялась деревянная ложка. Все было покрыто паутиной и толстым слоем плесени, и я подумала о последней трапезе дяди Джона четверть века назад. Над табуреткой болтался разлохмаченный конец веревки, прикрепленный сверху к ржавой петле, а дальше открывалось круглое черное устье туннеля, высотой не более восемнадцати дюймов, через который взрослый мужчина мог протиснуться только ползком, извиваясь как змея.
— Ничего не понимаю, — сказала я содрогнувшись. — Я уверена, что раньше так не было, иначе Джонатан никогда не стал бы им пользоваться.
— Скорее всего, обвалилась часть фундамента здания, перекрыв проход, — произнес Ричард. — Осталась лишь узкая щель, через которую мы и протиснулись. Наверное, в прошлые годы, когда подземным ходом часто пользовались, его регулярно чистили, но стоило забросить туннель, и природа тут же взяла свое. Моим врагам придется подыскать для меня новое прозвище. Какая же я лиса, теперь я настоя щий барсук.
В это мгновение я заметила, что Дик пристально на меня смотрит. Что же он хочет сказать мне своими темными глазами? — спрашивала я себя.
— Отнеси меня наверх, — попросила я Ричарда. — Я должна поговорить с тобой.
Он поднял меня в комнату. Я сидела, тяжело дыша, и об водила взглядом голые стены и закопченный потолок, и все это казалось мне теперь неземной роскошью по сравнению с жуткой черной дырой, из которой мы только что выбрались.
Так вот в какой берлоге я скрывала Дика четыре года назад! Вот где заставляла проводить долгие часы! Неужели поэтому его глаза смотрели на меня теперь так осуждающе? Господи помилуй, но ведь я только хотела спасти ему жизнь.
Поставив Матти на часах у дверей, мы расположились в комнате при свете единственной свечи.
— Вернулся Джонатан Рэшли, — сообщила я.
Дик бросил на меня вопросительный взгляд, Ричард промолчал.
— Штраф уплачен, — продолжала я. — Комитет по делам графства разрешил ему возвратиться в Корнуолл. Он теперь свободный человек — до тех пор, пока не вызовет подозрения у парламента.
— Что ж, желаю ему всяческих благ.
— Джонатан Рэшли — мирный человек, и хотя никто не усомнится в его преданности королю, своей семье он предан значительно больше. Думаю, что после двух лет страданий и лишений он заслужил покой. У него теперь только одно желание — тихо и спокойно жить у себя в поместье в окружении близких.
— Кто же этого не хочет?
— Если будет доказано, что он как-то связан с восставшими, этому не бывать.
Ричард взглянул на меня и пожал плечами.
— Хотел бы я знать, как парламент это сможет доказать. Рэшли два года безвылазно сидел в Лондоне.
Вместо ответа я вынула из кармана лист и, развернув его на полу, придавила сверху подсвечником. Затем я вслух прочла объявление, как раньше это сделал Джонатан.
«Всякий, кто когда-либо укрывал у себя роялиста Ричарда Гренвиля или посмеет предоставить ему убежище в будущем, будет обвинен в государственной измене и арестован, его земли конфискованы, а семья заключена в тюрьму».
Помолчав минуту, я продолжала:
— Джонатан сказал, что утром они вернутся, чтобы еще раз обыскать поместье.
Со свечи на лист упала капля горячего жира, края бумаги тут же завернулись кверху. Ричард взял объявление, поднес его к пламени; листок вспыхнул и, превратившись в его руках в черный хрупкий клочок, упал на пол и рассыпался в пыль.