Японец растерялся, настолько грозен был вид нависшего над ним истребителя. И тут Кравченко увидел, что мотор вражеского истребителя задымился от перегрева. «Не отставать. Еще немного. Еще!»
Самурай попробовал извернуться, но Кравченко едва не обрубил ему хвост. Самолет врага рванулся вниз и врезался в землю. В баках «ласточки» иссякли последние капли бензина, мотор заглох. Григорий удачно приземлился вблизи аэродрома.
Радостной была встреча друзей. Они стояли под дождем и смотрели на небо.
— Великолепная погода для авиации, — сказал Кравченко.
— Редко бывает такой чудесный день! — ответил Губенко.
…А жизнь шла своим чередом. Бои сменялись напряженной учебой. Всем летчикам были выданы записные книжки. Благовещенский требовал, чтобы после вылета каждый подробно описывал свое участие в бою: что видел, результаты атак, расход боеприпасов, оценка действий товарищей и противника, замечания по тактике действий, претензии к организации и т. д. Обычно командир не начинал разбора боевого вылета, не убедившись, что все проанализировали бой, сделали соответствующие записи.
Это помогало каждому увидеть бой глазами товарищей, лучше изучить сильные и слабые стороны своих действий, перенять опыт. Взыскательность за промахи была строгой. Ведь говорили о них боевые друзья, говорили без утайки, потому что от действий каждого в бою зависела жизнь самого летчика и его друзей. Выступления Григория Пантелеевича на таких разборах были всегда глубоки и справедливы. Он подмечал новое в тактике, умел просто объяснить, научить.
Вскоре Григорию Пантелеевичу доверили командование отрядом.
И вновь на мачте синий флаг. Вылет. Обнаружены японские самолеты. Встретили их в воздухе. Завязался бой. Японцы потеряли в нем почти половину своих машин. Три из них сбил командир отряда Григорий Кравченко. Продолжая бой, на предельной скорости он догнал вражеского истребителя, но в это время три японских летчика обрушились на него, подожгли самолет. Кравченко выбросился из кабины, падал, не раскрывая парашюта. На высоте около 800 метров дернул кольцо. Внизу озеро, левее горы. Регулируя стропами, спустился на воду. Озеро оказалось не глубоким, вода доходила до груди. Он почувствовал, что подвернул ногу в ступне. Подплыл пожилой китаец, посадил Кравченко в лодку. На берегу встретила толпа рыбаков. Они с интересом смотрели на летчика. Оказалось, что Кравченко не может идти, — острая боль в голеностопном суставе. Старик-китаец ощупал ногу и неожиданно дернул ее. Стало легче.
У каждого летчика был «мандат», отпечатанный яркими, красно-синими красками на шелковой материи. Кравченко показал его рыбакам, привели человека, умеющего читать. Он прочел: «Предлагается всем оказывать необходимую помощь военнослужащим европейцам-авиаторам». На документе стояла красная четырехугольная печать. Она внушала уважение.
Рыбаки помогли высушить одежду, напоили чаем. Поселок, где был телефон, находился в 20 километрах от озера. Хотя боль в ноге и утихла, но Кравченко идти не мог. Рыбаки нашли старый паланкин и на нем донесли летчика до поселка, откуда Григорий Пантелеевич позвонил в штаб.
Вскоре на машине приехал комиссар Рытов. Он разыскал Григория в рыбацкой хижине. Кравченко сидел на циновке и что-то жестами объяснял собравшимся китайцам. Разговор был дружеский, настроение у всех отличное.
Жители поселка вышли проводить летчиков, низко кланялись в знак уважения, жали руку. «Ка-чен-ко, рус. Хау! Хын хау!» — (Кравченко, русский. Хорошо! Очень хорошо!) — говорили они. Уже в машине Рытов сказал:
— Ну, и мастер ты, Григорий Пантелеевич, сходиться с людьми. Тебе бы политработником быть!
— А мне и летчиком неплохо! — рассмеялся Григорий.
В Ухани началась подготовка к эвакуации. Бомбежки участились, бои шли почти каждый день.