Двадцать восьмого января (десятого февраля) Корнилов послал Каледину телеграмму, что более оставаться на Дону гибельно и что добровольцы уходят на Кубань.
Каледин свое обещание выполнил. Этот храбрый генерал, герой Брусиловского наступления, собрал последнее заседание правительства и, сообщив, что фронт защищают всего 147 офицеров, юнкеров и гимназистов, сказал на прощание:
- Положение наше безнадежно. Население не только нас не поддерживает, но и настроено к нам враждебно. Сил у нас нет, и сопротивление бесполезно. Я не хочу лишних жертв, лишнего кровопролития; предлагаю сложить свои полномочия и передать власть в другие руки. Свои полномочия войскового атамана я с себя слагаю.
Начались дебаты, он их оборвал:
- Господа, короче говорите. Время не ждет. Ведь от болтовни Россия погибла!
Дотом он вышел в комнату рядом со своим кабинетом, снял китель, Георгиевский крест, лег на кушетку и выстрелил себе в сердце.
Каледин выбрал свой последний путь.
Между тем положение добровольцев в Ростове с каждым часом становилось все тяжелее. Неожиданным ударом со стороны Ставрополя большевистский отряд пехоты с артиллерией занял Батайск и начал обстреливать Ростов из пушек. На Таганрогском направлении добровольцы под напором Сиверса отступили почти до Ростова, не помогли ни доблесть, ни выучка. И наконец, в самом предместье Ростова Темернике рабочие начали обстреливать вокзал.
Занавес опускался.
Уходить зимой, без запасов, полуодетыми - в никуда?
А оставаться - наверняка погибнуть в неравном бою.
В России было четыреста тысяч офицеров, уходило из Ростова около четырех тысяч.
К вечеру покидают город. Идут в молчании.
Мороз, сухой снег. Каждый переживает про себя и, может быть, еще до конца не верит, что это происходит с ним. Тянется обоз, подводы с чемоданами, узлами, ящиками. Вывозят винтовки, снаряды, патроны, консервы, чай, сахар. Пятьсот комплектов белья, восемь тысяч банок консервов...
Арьергард из восьмидесяти человек ждет, когда все пройдут.
В городе стреляют.
Впереди колонны идет Корнилов. Он в коротком полушубке с генеральскими погонами. Отказывается от лошади.
Вышли к Аксайской станице. Казаки не хотят давать ночлега офицерам, боятся. Что же, усмирять?
Казаков нельзя было обижать и притеснять, на них была вся надежда в будущем. Да и свои это были, как воевать со своими? Еще трудно было к этому привыкнуть.
За Аксайской - станица Ольгинская. Здесь стояли два дня, дожидались отставших. Офицерский полк - генерал Марков, Корниловский - полковник Неженцев, партизанский - генерал Богаевский.
В Офицерском полку - три роты по 250 человек. 3-й ротой командует полковник Кутепов.
У него как будто повторяется молодость, начало службы. Иди впереди и гибни.
Да что там... Вот генерал Деникин - потерял теплое пальто в Батайске, в худых сапогах, кашляет от простуды.
Надежда - на Корнилова. Он выведет!
Нищая жалкая армия вышла из Ольгинской. Провожать ее высыпала вся станица. Стоял весенний голубой день, сияло солнце. Никакой бедой не пахло. Казаки с семьями, улыбаясь, смотрели на тянущуюся по улице пехоту.
- Ну что, станичники, не хотите нам помогать: - готовьте пироги и хлеб-соль большевикам и немцам, - язвительно заметил казачий генерал Богаевский.
- Скоро будут к вам дорогие гости!
- На всех хватит, - ответил пожилой бородатый казак, и вся его семья засмеялась.
Дальше пролег путь на Хомутовскую, Мечетинскую, Егорлыцкую. За Егорлыцкой начиналась Ставропольская губерния, где еще нет советской власти, но есть ушедшая с Кавказского фронта 39-я пехотная дивизия, большевики, местные советы, местный сепаратизм. Впереди - Екатеринодар. Надо спешить, чтобы прорваться туда, опередить противника.
В нескольких верстах за Лежанкой железная дорога, занятая частями 39-й дивизии. Надо ждать боя.
Но к Корнилову в Егорлыцкую прибыла депутация, обещала от имени всех жителей пропустить добровольцев. И слава Богу, что так.
Ясное, чуть морозное утро. Тянется по степи колонна. Впереди Офицерский полк. Во главе широко шагает, опираясь на палку, помощник командира полка полковник Николай Степанович Тимановский: Он гимназистом шестого класса ушел добровольцем на японскую войну, был тяжело ранен, награжден двумя Георгиевскими крестами. Впереди у него очередное ранение, о котором он меланхолически скажет в первую же минуту: "Восемнадцатая дырка", впереди командование Офицерской имени генерала Маркова дивизией и смерть от тифа. А пока он посасывает свою неизменную трубку и идет, несмотря на то, что каждый шаг отдается болью в раненом позвоночнике.
Одну из рот ведет Кутепов.
Первый бой добровольцев! Офицеры шли спокойно, не ложась, прямо на Лежанку. Село опоясано окопами. Речка, мост, у церкви стоит батарея и бьет вдоль дороги. Офицерские роты идут в полный рост, и блестят штыки. Огонь все чаще. Уперлись в реку, залегли. Корниловский полк пошел прямо по пахоте вправо, в обход. Партизанский - влево. Прямо на дороге юнкера полковника Миончинского установили два орудия и начали стрелять. В атаке - заминка. Сколько ждать?
Кутепов лежит на оттаявшей липкой земле и вот приказывает своей роте:
- Броском! В реку.
Рота встает и переходит холодную с илистыми берегами речку вброд. Вода доходит до груди.
- Ура!
На том берегу смятение. Бегут!
И Кутепов, весь мокрый, сухая только фуражка, выскакивает на берег, перехватывая винтовку покрепче.
Добровольческая армия продвигалась к Екатеринодару. Прошли станицы Плоскую, Незамаевскую, Веселую, Новолеушковскую, Старолеушковскую, Ираклиевскую, Березанскую, Журавский хутор, Выселки-первые, Выселки-вторые, Кореновскую... Бои были непрерывные. Потери равнялись четыремстам убитых и раненых. Непрерывное напряжение от боя и "кошмара походного лазарета" изматывало людей.
Взятие Новодмитриевской - это и есть эпопея, потом получившая название Ледяного похода.
Добровольческая армия, осколок Российского государства, только по исторической инерции, может быть, пробивала все преграды. Ледяной поход был наивысшей точкой напряжения сил.
Накануне всю ночь лил дождь. Утром он не прекратился. Полкам пришлось идти прямо по полю, по размякшему вязкому глинистому киселю. Больших дорог в этом направлении не было.
Снова повторялось - надо до предела измучиться, искалечиться, чтобы добиться короткой передышки перед следующим боем.
Уже начинало смеркаться. Погода сделалась еще хуже, ударил с ветром мороз. Запуржило, насквозь [вымокшие под дождем люди стали обрастать |льдом, руки застывали в бесчувственные чурки.
Надо пройти и это мучение.
Пушки и пулеметные двуколки не могут переправиться. Значит, с одними винтовками.
Обледенели затворы. Значит, штыками.
Вдобавок кубанцы Покровского, которые должны были штурмовать Новодмитриевскую с юга, не подошли, не захотели выступать по такой непогоде...
Конный дивизион - быстро вправо вдоль берега! Найти переправу! Охватить станицу с фланга!
Не получилось у конницы. Не нашли переправы, вернулись. Все - в белой корке, и всадники, и кони.
Ждать больше нечего. Или взять Новодмитриевскую, или подохнуть в поле!
А в станице, в тепле - тоже люди. Не уступят просто так.
В промокших до нитки, раздувшихся шинелях, скользя и падая в скользкую грязь, офицеры побежали к станице. Всего два десятка человек, два отделения.
Подошли к балочке. Через нее мосток. Перебрались. На бугре - часовой, окопы, орудия. Затаились, окоченевая. Потом подошло еще скудное подкрепление. И ударили!
Начался штыковой бой. Дрались у каждой хаты насмерть. Раскаленные злобой и яростью осколки бывшей России были неостановимы. В их облике не осталось ничего человеческого, это были несчастные полузамерзшие существа.
А те, что были в теплых хатах, не успели ни построиться, ни изготовиться к бою.
Снова меньшая сила переломила большую.
Уже кончался бой. Вот и окраина.
Несколько офицеров забегают в какой-то сарай. Нет, там никого нет. Один шарит в углу, там бочки.
- Господа, да здесь моченые яблоки да помидоры с огурцами!
- Где? А ну, дай-ка попробовать.
Запахло укропом, рассолом. Все вдруг почувствовали страшный голод, стали хрустеть яблоками, отставив в левых руках винтовки с еще незастывшей кровью на штыках.