— А вдруг ты — будущий генерал?
— Ну… — Вовик до того растерялся, что сунул в рот бумажку от брикета, пожевал и выплюнул в урну. — Дедушка, а вы меня не разыгрываете?
— Не зови меня дедушкой, — строго напомнил Илларион Венедиктович. — Зови меня по имени-отчеству. И с какой это стати я буду тебя разыгрывать? Нет, Владимир, намерения мои самые серьёзные. Итак, ты докатился до немыслимого позора — позволил себе ездить зайцем.
— Так ведь не я один! — обиженно воскликнул Вовик. — Дяденьки даже и тётеньки некоторые… тоже! Я видел, своими собственными глазами видел!
— Я не про некоторых дяденек и тетенек спрашиваю, а про тебя, Владимир. И учти: я разговариваю с тобой абсолютно серьёзно. От этого нашего разговора многое зависит в твоей жизни, многое, может быть, вся твоя жизнь да и моя тоже… Да не таращь ты глаза, а слушай внимательно. Итак, ты сознаешь или нет всю глубину своего морального падения?
Пожав плечами, Вовик довольно беззаботно признался:
— А я и не знаю, куда это я падал. Если вы о том, что я зайцем… сознаю, конечно. — И тут его беззаботность почти мигом испарилась под пронзительным, строгим, даже очень суровым взглядом Иллариона Венедиктовича. — Да я ведь и не знал, что это преступление, да ещё и государственное… Понятия не имел… Кататься я люблю! — в отчаянии воскликнул он. — И мороженое люблю!
— Не знал, понятия не имел… — почти передразнил Илларион Венедиктович. — А надо знать, что именно совершаешь. Надо понятие иметь, чем именно занимаешься. Жаль, оч-чень жаль, если ты окажешься, то есть уже являешься, плохим человеком.
— Нормальный я человек, — неуверенно выговорил Вовик, опять тщетно пытаясь догадаться, к чему весь этот разговор и надо ли его продолжать… Только вот зачем генерал-лейтенанту, хотя и в отставке, на какого-то школьника время тратить? И самое подозрительное: генерал, а мороженое любит, как мальчишка. — Человек я нормальный, — ещё неувереннее повторил Вовик. — Ладно, зайцем ездить не буду. А дальше что? Ничего я не понимаю! — вырвалось у него почти с болью. — Государственный преступник, моральное падение, позор!.. Мороженое вот… — обреченно закончил он.
И вместо того, чтобы ответить Вовику, Илларион Венедиктович долго молчал и, будто не слыша его вопросов, заговорил о другом:
— Понимаешь, Владимир, никак не могу привыкнуть к штатской жизни. Никак! Представляешь, всю жизнь отдать армии и — оказаться штатским… Места себе не находил! — Он до того разволновался, что сначала махнул правой рукой, затем левой, а потом ещё — обеими руками, снова накупил мороженого, быстро со своей долей разделался и продолжал чуть спокойнее: — Но жизнь привела меня к одному важному решению. Появилась у меня одна невероятнейшая идея… (Обращаю ваше внимание, уважаемые читатели, что Вовик пропустил эти слова мимо ушей! Во-первых, потому что увлекся мороженым, а во-вторых, снова убедился, что никогда ему своего странного собеседника не понять!) — Илларион Венедиктович продолжал: — Но идея идеей, а на душе-то скверно. До того скверно… — он горестно замолчал.
— Не понимаю я вас, — признался Вовик, — вам же есть чем гордиться.
— Есть! Чем! Гордиться! — насмешливо, почти с возмущением воскликнул Илларион Венедиктович. — Так вот сидеть дома и гордиться с утра до вечера? Затем телевизор посмотреть, поспать, позавтракать и снова гордиться? Ну, предположим, сижу я и горжусь своим боевым прошлым, а ты в это время совершаешь микроскопические государственные преступления, или бездельничаешь, или троечки получаешь… Чем же мне гордиться прикажешь?
— Да при чём здесь я-то?!?!?! — поразился Вовик, даже подпрыгнув на стулике. — Я-то здесь при чем?!?!?!
— А понятно ли тебе, за что я воевал? — грозно спросил генерал-лейтенант в отставке Самойлов. — За что я воевал, ты хоть имеешь представление?
Вовик перестал есть мороженое, подумал немного и ответил:
— За Родину вы воевали. За народ. Против фашизма. За нашу счастливую мирную жизнь. Вообще, за мир во всём мире.
— Совершенно справедливо, — одобрил Илларион Венедиктович, но было заметно, что ответ удовлетворил его далеко не полностью. — А что такое народ, по-твоему?
— Ну… — Вовик попыхтел немного от умственного напряжения, и красные щёки его стали ещё краснее. — Народ — это всё люди.
— В том числе и ты, Владимир.
— Я?!?!?! — Вовик опять подпрыгнул на стуле, только на этот раз гораздо выше, чем в первый. — Как это — и в том числе?
— А вот так. Ты, Владимир Краснощёков, частица народа, нашего великого советского народа. Маленькая, крошечная, но — запомни и прими к сведению! — частица народа. И теперь вникни в следующее, — не говорил, а словно диктовал Илларион Венедиктович, — если одна частица народа зайцем ездит, другая — бездельничает, третья — вообще дурака валяет… Что тогда получается? Получается, товарищ Краснощёков, каждая из этих частиц, в том числе и ты, не понимает, что мы за неё кровь проливали. Я и вся наша доблестная армия сражалась за то, чтобы ты вырос замечательным человеком. Ты и все мальчишки и девчонки, все, все, до единого и единой!