Продолговатые, чуть раскосые глаза Федьки округлели от ужаса. Он пробормотал:
— Не знаю… откуда мне знать?.. Попадёт… А у меня зажигалки не будет!
— Далась тебе эта зажигалка! — совсем рассердился странный старичок. — Я тебе повторяю: как мне такую новость сообщить старому другу? Я же не имею права скрывать правду о его единственном внуке! Об этой пробке! Вот объясни мне, перед тем как расстанемся, неужели ты, Фёдор, сам, лично, своими собственными мозгами не соображаешь, что ваша затея с организацией банды — одно сплошнейшее безобразие! Чушь обыкновенная! Ведь бандиты — враги нашего общества!.. Чего молчишь?
— А чего говорить? — обиженно отозвался Федька. — Никакие мы не враги.
— А если вы собираетесь людей грабить?
— Да не людей мы грабить будем, а жуликов всяких.
И как это вы определите, жулик перед вами или нет?
— Шеф сказал, что сведения будет иметь.
— Эх, Фёдор, Фёдор! — с большим укором произнес странный старичок. — Каша у тебя в голове…
Федька исчез. Он исчез столь внезапно и мгновенно, что Илларион Венедиктович подумал, что мальчишка зачем-то спрятался под столик, заглянул туда — никого, оглянулся вокруг — нету Федьки. Будто его наисильнейшим порывом ветра унесло…
А собственно, для чего ему он, Федька этот? Всё, что требуется, он выболтал. Осталось только рассказать бедному Гордеюшке о шефчике Робертине… Но если он сейчас бросит мальчишку, тогда зачем проводить редчайший биолого-психолого-педагогический эксперимент — возвращаться в детство? Если он не выдержал, не сумел найти подлинные душевные контакты уже с двумя мальчишками, то где гарантия, что у него это получится с другими? И совершенно мальчишеская мысль пришла в его седую голову: вернувшись в детство, надо отлупить всех этих бандитиков, и особенно их шефчика! Илларион Венедиктович так живо представил, как он, десятилетний Лапа, лупит этих современных негодяйчиков типа Робки-Пробки, что повеселел, ему даже захотелось отпраздновать свою победу — полакомиться мороженым, он даже приподнялся, чтобы идти за ним…
Федька сидел напротив как ни в чём не бывало. Илларион Венедиктович вернулся, так сказать, из детства в старость, снова присел на стулик, спросил по возможности равнодушно, во всяком случае незаинтересованно будто бы:
— Куда это ты исчезал?
И Федька опять поразился его недогадливости. Он и с сожалением, но в то же время с уважением спросил:
— Почему вы ничего не понимаете?
— А чего тут понимать-то? Вот сидел передо мной человек, это ты, Фёдор, я с тобой разговаривал самым серьёзным образом, а ты вдруг исчез, испарился, улетучился.
— Да не исчез я, — наставительным тоном возразил Федька, — не улетучился, не испарился, а просто быстро убежал.
— Куда, зачем?
— Ну куда я мог ещё убежать? Зачем я мог ещё убежать? Да в «мы»!
— Куда-куда?
— Да вы что, не знаете, что такое «мы» и «жы»?!?!
— Ах, в туалет! Так ты бы хоть предупредил меня, что…
— Не успел бы тогда!
Давно так не смеялся Илларион Венедиктович. Так весело, громко и долго смеялся он, что Федька устал гадать, что смешного нашёл странный старичок в его обыкновенном и необходимом поступке.
— Ну и насмешил ты меня, Фёдор! — И мальчишка заметил, что на глазах его собеседника блестели слёзы, он промакнул их носовым платком. — И знаешь, это оч-чень важно и для тебя и для меня. Это оч-чень хорошо, что человек ты искренний и непосредственный, в конечном итоге, душа у тебя, значит, открытая. Попробую я всё-таки… — уже задумчиво и серьёзно продолжал он. — Попробую я всё-таки рискнуть наладить с тобой контакты.
— Как в телевизоре, что ли? — с удовлетворением, но и с недоумением спросил Федька. — У нас если с телевизором чего-то не ладится, отец говорит, что это какой-нибудь контакт дурака валяет. Так вы меня за дурака, что ли, считаете?
— Нет, нет, Фёдор, — возразил странный старичок, — человек ты, конечно, несколько недалекий, но не дурак. Наладить с тобой контакт — значит, в какой-то степени нуждаться друг в друге. Чтобы тебе, например, иногда захотелось бы спросить меня о чем-нибудь, повидаться со мной, побеседовать, посоветоваться.