Серж отвечал, вытянувшись по стойке «очень смирно». Опустив трубку и помолчав, он осторожно произнес:
— Я очень сожалею, шеф, вы знаете, как я вас ценю и уважаю, как я благодарен вам, но… вам приказано немедленно явиться… По-моему, вам надо быть готовым…
— Понимаю, понимаю… — еле-еле-еле слышно прошептал Прэ Зидент, посидел ещё немного, с трудом, морщась, словно от боли, поднялся. — Желаю тебе удачи, Се… Серёжа. Я уже ничем не могу тебе помочь. Если сердце твоего отца смягчится, поклонись от меня русской земле.
— Будет, исполнено, шеф.
Ещё больше сгорбившись, волоча ноги, Прэ Зидент Добрел до дверей, обернулся, уныло сказал:
— Завидую тебе, Серж.
И вышел, осторожно прикрыв дверь за собой.
Наступило долгое, напряженное молчание. Для Ивана Варфоломеевича оно было ещё и тягостным. Он машинально глотал холодный чай.
Вдруг Серж осторожно, но обрадованно предложил:
— Можно, я угощу тебя ужином, отец? Ведь ты наверняка голоден.
— Я никуда не хочу идти.
— Поужинаем прямо здесь. Чего бы ты поел?
— Поел бы я того, чего в ваших ресторанах нет, — грустно, однако с неожиданным облегчением ответил Иван Варфоломеевич, — варёной картошечки… А вообще закажи что-нибудь мясное отварное и томатный сок.
— Я хочу угостить тебя и редкими фруктами.
— Угости… Серёжа…
Когда заметно оживлённый Серж ушёл, Иван Варфоломеевич вскочил и быстро заходил по номеру. Поразительно: Серж чем-то привлекал его, но он не испытывал не только отцовских, но вообще никаких добрых чувств. Сколько лет он твердил себе: а вдруг?.. а вдруг?.. И вот сын перед ним — фашист, агент иностранной разведки… Конечно, он не виноват, что стал таким. Его таким сделали те, которые всё ещё мечтают уничтожить нашу страну, наших детей… И в этом ужасном, совершенно бесчеловечном деле им, может быть, будет помогать Сергей Иванович Мо… ти… лештик!.. По сердцу резанула боль, в голове помутилось, перед глазами поплыли чёрные круги… Шатаясь, едва не падая, Иван Варфоломеевич дошёл до дивана, постоял и… вернулся обратно в кресло. Нет, нет, нельзя поддаваться ни боли, ни горю. Он должен выдержать все…
Иван Варфоломеевич принял несколько лекарств, сидел и ловил себя на нелепом желании запеть песенку, которую недавно в этом кресле наскуливал Прэ Зидент: «Раз паутинка, два паутинка, три паутинка…» Но тут же он мысленно сказал себе: «Не ври. Ничего ты не запутался. Просто тебе надо много и желательно глубоко подумать и принять наитвердейшее решение. Ты не испытываешь к Сержу отцовских чувств? А откуда им взяться? Всю жизнь ты прожил один, сейчас ты старик. Дедовские чувства ты должен был бы испытывать, если бы…»
И он неожиданно улыбнулся, подумав о внуке… Правда, улыбка сразу померкла: его внук — сын шпиона… А почему в посольстве сразу согласились на возвращение Сержа домой? Почему — домой? Где у него дом?.. «Только не торопись! — мысленно приказал он себе. — Ведь может же родина оказать на Сержа благотворное влияние!.. Но почему ты называешь его Сержем, а не Серёжей? Потому что пока он — Серж. Как помочь ему почувствовать себя подлинно русским, настоящим гражданином своей страны? Ведь не могли же из него вытравить всё с чем он появился на свет!.. И ведь вот что самое-то страшное: если он не возьмет Сержа с собой, то до конца жизни будет терзаться. Кровью изольется сердце, если он оставит его здесь… А если он привезет домой не сына, а шпиона, который сумеет принести своей родине немало вреда?!»
У него запокалывало в груди, когда он попробовал связать в сознании маленького Серёженьку, от которого не осталось даже ни одной фотографии, с этим вот Сержем… «Беда твоя в том, — мысленно обратился он к себе опять, — что у тебя беда. И ничто не может помочь тебе. Конечно, в посольстве что-нибудь посоветуют… Но что можно посоветовать старому отцу, у которого давным-давно погиб сын, и вдруг он оказался жив и носит галстук с фашистскими свастичками… А вот пионерского галстука он никогда не носил… Нет, нет, нет, он не виноват в том, что с ним сделала война». Иван Варфоломеевич машинально нагнулся, достал из мусорной корзины галстук Сержа (он был снят аккуратно, а Прэ Зидент свой сорвал, резким движением развязав узел), так же машинально засунул erо в ящик письменного стола.
Серж вернулся оживлённым, даже весёлым, вовсе не таким, каким был при своем золотозубом шефе, сообщил, с удовлетворением потирая руки:
— Сейчас всё принесут, отец. Ты знаешь, я не удержался и сказал метрдотелю, что встретил отца. Старик так растрогался, что сам ушёл за какими-то необыкновенными фруктами. Как я счастлив, если бы ты знал! Даже не верится! Не хочется думать о будущем. Главное, что хотя бы сегодня мы можем побыть с тобой вдвоём!
— Ты не боишься, что нас подслушивают?
— Скорее всего, аппаратура отключена. Ультрашеф сказал мне недавно по телефону, что его не интересуют наши с тобой личные отношения, — вполне беззаботно ответил Серж. — Я расскажу тебе всё что смогу. Но пока я на службе, отец. А как только мы сядем в самолет, конечно, если это случится… я не скрою от тебя ничего. Как я хочу вернуться домой!
— Ты вернёшься, — сказав это, Иван Варфоломеевич мгновенно ослабел, откинулся в кресле, подумал, что хорошо бы остаться сейчас одному. — Что стряслось с твоим шефом?
— Не справился с заданием. Так сказать, ты переиграл его, а этого у нас не прощают. Перед тобой он выглядел дурак дураком.
— Боюсь, Серж, что ты надеешься переиграть меня. И я буду выглядеть дурак дураком.
— Отец! — молитвенно сложив на груди руки, умоляюще воскликнул Серж. — Не надо!
— Я плохо разбираюсь в шпионских делах, — словно не заметив этого, сказал Иван Варфоломеевич. — Я и фильмов про вас не смотрю и книг про вас не читаю. Но по обыкновенному здравому размышлению, действовали вы против меня, вернее, пытались воздействовать на меня, не очень убедительно. Вот зачем с тобой был Прэ Зидент? Почему ты не мог прийти один?
— Наверное, на меня не очень надеялись. Как ни странно, именно присутствие шефа и всё его поведение помогли мне сосредоточиться, лишний раз осознать всю сложность моего положения.
Принесли ужин. Иван Варфоломеевич совершенно расхотел есть, но заставил себя сразу приняться за еду.
— Прекрасный сок, — похвалил он. — Видишь ли… Серж. Я не буду анализировать происшедшее, искать в нём неясности, противоречия. Я заглушил подозрительность, недоверчивость. Я обязан бороться за тебя до конца… сын. Это мой отцовский и гражданский долг. И я выполню его. Ты должен… нет, нет, не то слово! Ты не можешь не полюбить родину. Я верю, я стараюсь верить в это. И буду верить до конца!
Серж ел с удовольствием, много, всё его существо излучало радость, даже беззаботность.
— Конечно, нам сразу трудно понять друг друга, — говорил он. — Да я и не настаиваю на этом. Ты не готов к встрече со мной, а я ждал её. Я сделал всё я пошёл на всё, чтобы она состоялась… Сначала бы я хотел побыть с тобой на природе, — мечтательно продолжал он. — И чтобы никого с нами не было. Мне бы хотелось некоторое время побездельничать, отец. Походить по театрам, музеям, галереям…
— Нет ничего проще. Ну, а как с твоей службой?
— Тоже нет ничего проще. Я обязан явиться в соответствующую организацию. Выполнить всё, что требуется.
— Оказывается, я действительно был голоден, — Удивился Иван Варфоломеевич, покончив с едой. — Вот чисто русская привычка: поешь и становишься благодушным. Об этом, кажется, ещё Тургенев писал… Только бы ты не заскучал со мной.
— Чудак, милый чудак. Ты мне с каждой минутой всё ближе и ближе. Я ведь не тороплю тебя. Я и не надеялся сразу понравиться тебе. Я просто боялся тебя.
После долгого молчания Иван Варфоломеевич сказал:
— Но ведь ты всё-таки шпион. Ты не просто возвращаешься с отцом на свою родину. Тебя… как это?.. За-бра-сы-ва-ют?