А тот взглянул на него едва ли не презрительно, но тут же изобразил на своем лице глубокую озабоченность, глухо проговорил:
— Надо ещё что-то предпринять, папа. Чтобы окончательно убедить их, что ты будто бы окажешь мне всяческое содействие. Готов ли ты к этому?
— Серж! — с упреком воскликнул Иван Варфоломеевич и почти нежно поправился: — Серёжа! Ведь мы вчера договорились, что для нас главное сейчас — вернуться. Я сегодня же должен сообщить в посольство, едем мы или не едем. То есть летим или нет. Что я ещё должен сделать?
— Разыграть небольшой спектакль, — голос Серёжи прозвучал несколько оживлённее, а мрачность с лица исчезла. — Идём в номер и разыграем представление. Не знаю, получится ли это у тебя, но ты должен выглядеть, прости, пожалуйста, глупым. Готовым выполнять там, дома, все мои просьбы — ну, познакомить, например, меня с учеными, делиться со мной результатами своей работы и так далее.
— Хорошо, — вдруг приуныл Иван Варфоломеевич. — Надо же хоть раз в жизни испытать, что это, за штука — вранье!
— Это будет святая ложь, отец, — серьёзно, даже строго сказал Серёжа. — Ну, идём? — По дороге в номер он говорил таким тоном, словно инструктировал агента, а Иван Варфоломеевич испытывал странное возбуждение, как бывает, когда человеку предстоит совершить что-то неизведанное. — Уверяй меня, что тебя нисколько не интересует, чем я буду заниматься, что ты предоставляешь мне полную свободу, будешь исполнять все мои просьбы. Короче, если ты окажешься неплохим актёром, больше уже ничто не помешает нам вернуться домой. Как только войдем в номер, начинай!
И как только они вошли в номер, Иван Варфоломеевич воскликнул:
— А у меня, Серёжа, потрясающая новость! У меня есть для тебя подарок!
— Не надо мне от тебя никаких подарков, папа! — Серёжа, видимо, знал, где установлена телевизионная камера, повернулся к ней спиной и подмигнул: дескать, продолжай, продолжай в том же духе. — Лучший, бесценный подарок я уже получил от судьбы — тебя!
— А я — тебя! — И Иван Варфоломеевич тут же почувствовал фальшь в голосе, и чтобы сгладить это впечатление, произнес совершенно искренне: — Понимаешь… Серёжа, именно сегодня, в ожидании встречи с тобой, я уловил наконец-то идею, которая мучила меня всю жизнь!
— Зверюшки-игрушки? — обрадовался Серж.
— Не только зверюшки, но и… — и Иван Варфоломеевич с испугом осекся, но, чтобы выправить положение, добавил виновато: — Об этом пока ещё рано говорить. Не сглазить бы!
— Может быть, ты мне просто не доверяешь, отец? Почему? Ты о своем изобретении неоднократно говорил по телевидению. Ведь оно не имеет оборонного значения?
— Как сказать… как сказать… — Иван Варфоломеевич заставил себя загадочно улыбнуться, вдруг ощупал голову руками, и это словно придало ему сил и фантазии, и он как пошёл, как пошёл описывать Серёже их будущую совместную жизнь, что получилось: ничем он больше заниматься не будет, кроме помощи майору Сержу фон Ллойду в шпионаже!
Тот смотрел на него удовлетворенно и счастливо, довольно, а может, и самодовольно, кивал головой, почти любовался им и осторожно остановил:
— Спасибо, отец, другого я от тебя и не ожидал. — Раздался телефонный звонок, Серж вскочил, снял трубку, вытянулся по стойке «очень смирно». — Слушаю, ультрашеф!.. О таком отце можно только мечтать… Все мои опасения рассеялись… Будет исполнено… Есть, ультрашеф! — Он нежно опустил трубку. — Там всё в порядке. Я могу ехать за документами?.. Что с тобой, отец? Ты чем-то недоволен?
— Ничего, ничего, ничегошеньки! — постарался весело ответить Иван Варфоломеевич. — Мне кажется, что я стал школьником. Вот сейчас в номер войдет мой дедушка Арсентий и вздует меня, как сделал однажды, когда я ему здорово наврал.
— Звони в посольство, — не улыбнувшись шутке, почти приказал Серж. — Давай кончать это дело. Я порядком-таки вымотался.
День прошёл в многочисленных, но приятных хлопотах. Серёжа был весел, шутил, старался на каждом шагу чем-нибудь угодить отцу, и к вечеру Иван Варфоломеевич вроде бы и забыл, что имеет дело не только с родным единственным сыном, но и с агентом вражеской разведки, отбывающим в Советский Союз (под новой кличкой Сынок, чего отец и вовсе не знал).
Зато Иван Варфоломеевич уже примерно знал, вернее, предчувствовал, как изменится его одинокая жизнь и как легко, радостно будет ему работаться. И вполне возможно, что сын станет свидетелем его научного триумфа!
Но во сне он увидел дедушку Арсентия, который нещадно лупил его толстущей палкой и возмущенно приговаривал:
— Не шпионь! Не шпионь! Не шпионь!
Глава под номером ПЯТЬ и под названием
«Шефчик Робертина, бывший Робка-Пробка, организует банду,
или
Прибор «Чадомер» даёт показания сомнительной точности»
Илларион Венедиктович и Федька давным-давно сидели на стуликах перед столиком под полосатым полотняным тентом и молчали, думая каждый о своем.
Мальчишке всё равно было делать нечего, да он ещё немножечко надеялся и на угощение, а его собеседник словно забыл обо всём на свете, в том числе и о мороженом.
И Федька, сколько ни напрягал свою мозговую деятельность, никак не мог сообразить, чем же он это так воздействовал на странного старичка. Непонятно было: или тот чего-то испугался, или рассердился, или всё-таки собирался в милицию.
Чтобы напомнить о себе, Федька несколько раз натужно кашлянул, один раз даже с хрипом, но старичок продолжал сидеть неподвижно и прямо, ну будто бы неживой, глядя куда-то в сторону. А мальчишка не зря напрягал свою мозговую деятельность: вспомнилось ему, что ведь совсем недавно странный старичок говорил ему о каком-то огромном горе, и что он, Федька, может ему помочь.
— А почему горе-то огромное? — обрадованно спросил мальчишка. — Надо, так помогу. Мне всё одно делать нечего.
Только тут Илларион Венедиктович пошевелил плечами, словно поёжился от озноба, взглянул на своего скучающего собеседничка и, будто не узнав его, опять отвернулся, но сразу же снова посмотрел на него, проговорил:
— Да, да, горе большое, огромное, не укладывающееся в сознании. А вот в том, что ты можешь помочь мне, я после раздумий стал оч-чень сомневаться… В котором классе Робертина-то ваш?
— Еле-еле в четвёртый перетащили. Да и то из-за деда. А мы все — младше, — с откровенной жалобой в голосе сообщил Федька, — потому он нами и командует спокойненько. И лупит всех почем зря, особенно меня, конечно. Я-то среди них самый плюгавый, как Робертина говорит.
— И когда ваша банда начнет действовать?
— Шеф сказал: по первому его сигналу.
— Да какой он шеф?! — сердито чуть ли не крикнул странный старичок. — Шефчик он, вот кто! — И опять надолго замолчал.
— Домой мне пора, — неуверенно произнес Федька. — А то сидим, сидим… А стулик-то ведь не мягкий.
— Не сочиняй, — услышал он в ответ сердитый голос. — Делать тебе абсолютно нечего. А мне требуется подумать. Посему изволь сидеть и не мешать мне. Робертина твой — действительно внук генерала или привирает?
— А чего ему привирать? — восторженно и гордо воскликнул Федька. — Сам он, конечно, на генерала не похож, маленький ещё, но-о-о… классный парень! Нами-то командует уж точно, как генерал. Дерётся, правда, многовато. Чуть что и — получай. И не пикни, а то ещё получишь.
— Так вам, бандитикам, и надо. Хотя я и не надеюсь, что у тебя, Фёдор, хватит соображения понять меня, однако попробую… — неторопливо и непонятно говорил странный старичок, и Федька добросовестно, всеми силами старался вслушиваться в каждое его слово. — Представляешь ситуацию: дед твоего Робки-Пробки, то есть ещё и Робертины, — мой большой друг. Боевой друг. И что, по-твоему, будет, когда я сообщу ему, что внук у него собирается стать бандитом?
Продолговатые, чуть раскосые глаза Федьки округлели от ужаса. Он пробормотал: