— И будет еще, — подхватил Самед. — Будут весны, и будут праздники, будут в чести прекрасные обычаи и традиции, лишь бы только пришла победа. Выпьем за грядущую победу, наш генерал!
Перед отъездом на вокзал Ази передал Самеду маленький легкий сверток.
— Если не затруднит, передай детям.
— Только это?! Что-нибудь еще хочешь послать? Не стесняйся, я отвезу.
— Только это.
И вот наступила минута расставания. Ази и Самед все еще стояли на перроне. И только когда поезд потихоньку тронулся, Ази обнял Самеда, поцеловал его и вскочил на подножку вагона.
— Будь здоров, Самед. В следующий раз встретимся с тобой в Баку.
— Счастливого пути! За детей и за своих не волнуйся: я присмотрю!
Самед стоял на перроне, пока последний вагон поезда не исчез из виду. Потом, заложив руки за спину, медленно пошел по улице. Задумавшись, он не замечал ни холода, ни мелкого, колючего снега. Перед глазами его было лицо Ази, который долго махал ему рукой из дверей вагона. Кто знает, удастся ли еще когда-нибудь свидеться? Такое время, что никто не сможет угадать, что ждет его завтра. Боль разлук — не самое ли большое несчастье, которое принесла людям война?
Глава пятая
1
После возвращения в бригаду Пронин не раз встречался с Леной Смородиной и беседовал с ней по служебным вопросам, но никак не решался поговорить с девушкой по личному делу, искал подходящего случая и не находил, а сам по себе подходящий момент так и не подвернулся. А мысль о том, что любимая женщина рядом, не давала ему покоя, и однажды подполковник решился пойти в медсанчасть.
Смородина о чем-то говорила с военфельдшером.
Кровь отлила от ее лица, когда она увидела Пронина, но Смородина, ничем на выдала своего волнения. Несомненно, она поняла, что Пронин пришел для серьезного разговора, но повернулась к нему не раньше, чем закончила разговор с фельдшером и отпустила его. И только потом спокойно сказала:
— Я слушаю вас, товарищ подполковник. На что жалуетесь?
— Ни на что.
— Может быть, беспокоит рана?
Голос Смородиной дрожал от волнения, как ни старалась она с ним совладать, и выражение лица было таким отрешенным, будто она в жизни не улыбалась…
На людях, сталкиваясь друг с другом они так не терялись, а сейчас и Пронин был необычайно взволнован, однако быстро овладел собой.
— Раны меня не беспокоят, — ответил он, — и ничего у меня не болит… Я пришел, чтобы поговорить с тобой, Лена.
Смородина вспыхнула и, словно стараясь смахнуть краску с лица, поправила волосы.
— Нам не о чем говорить, товарищ подполковник. И не стоит вспоминать прошлое.
— Я виноват, Лена, — сказал Пронин, глядя ей прямо в лицо.
Смородина, сама не зная зачем, перебрала на столе больничные листки.
— Виноваты вы или нет, от этого уже ничто не изменится, — тихо сказала она.
— Почему ты говоришь со мной отчужденно, Лена? — Подполковник сел к столу и положил свою руку на руку Лены, как, бывало, он делал, желая ее успокоить или приласкать. Но Лена мгновенно отдернула руку, словно ее коснулся раскаленный кусок железа. Рука сконфуженного Пронина осталась на столе, и неудобно было ее убрать. Оба молчали.
— Я сказал, что виноват перед тобой… Почему ты молчишь?
— А что отвечать?.. По-моему, разговор бесполезен.
— Скажи хотя бы, прощаешь меня или нет?
Пронин обращался к Смородиной на «ты», а она продолжала говорить ему «вы». С каждой минутой она овладевала собой, смиряла волнение и теперь могла вести себя спокойно и холодно, как никогда. Пронин, помня ее отзывчивость и податливость, не сомневался, что они помирятся, как только он повинится перед ней и попросит прощения. Теперь, столкнувшись с ее холодным упорством, он растерялся и не знал, как быть.
— Предположим, я, вас прощу, а что дальше? — спросила Смородина и посмотрела на него, как на чужого.
— Как что? — сказал подполковник и встал, чтобы шагнуть к ней и обнять как прежде. — Ведь я тебя люблю, и никогда не переставал любить!
Смородина тоже встала и отступила от столика.
— Да? Любите? А все, что делали вы до ранения и после ранения — это что, доказательства вашей любви? Нет, товарищ подполковник, мы можем общаться с вами только по служебным вопросам.
— Что ты говоришь, Лена? Ведь мы же были близки, и я люблю тебя по-прежнему…