За столом среди полутора десятка мужчин сидела еще одна женщина, молодая, цветущая; в полном сознании своей красоты она спокойно принимала ухаживания и знаки внимания со стороны мужчин. Это была Лена Смородина.
Пронин, сидящий напротив, изредка посматривал на нее, и тотчас отводил глаза, стараясь не встретиться с ней взглядом.
Мать Юозаса, задав тон компании, встала, извинилась и засуетилась на кухне. Смородина время от времени порывалась ей помочь, но ее опережали то один, то другой офицер.
Асланов принял приглашение капитана, ничуть не заботясь о том, что кому-то это может показаться панибратством, а кого-то, напротив, стеснит он умел поставить дело так, что его и не стеснялись, и в то же время помнили, что рядом генерал. Больше того, он принял предложение стать тамадой и с улыбкой заявил, что есть большой смысл в том, что мы можем в гостеприимном литовском доме вести стол по-кавказски и говорить по-русски. В этом, сказал он; как и в бою, проявляется наша дружба. То одному, то другому он говорил: «Скажи тост!» — и офицеры вставали и очень умно говорили. Только Пронин опасался такого предложения: все мысли его были заняты Смородиной, и он решительно не знал бы, что ему сказать, если бы очередь говорить дошла до него. Но Асланов очень тактично обходил его, как бы оставляя наедине со Смородиной — у вас, мол, свои заботы, свои дела, вот и решайте их, нам до этого дела нет…
Наконец, Асланов сказал с улыбкой:
— Что-то я замечаю, друзья, что вино убывает быстрее, чем еда… А необходимо равновесие. Тем более, что наш хозяин, под большим; секретом, сказал мне: если у кого в тарелке останется что-нибудь… — генерал, нагнувшись, спросил капитана: — Юозас, говорить? — Тот пожал плечами, улыбнулся. — Если, говорит, останется что-нибудь, он все завернет в бумагу вместе с тарелкой и сунет гостю под мышку. Так что решайте, как быть…
— Поняли, товарищ генерал, — под общий смех сказал капитан Гасанзаде, надо больше есть и меньше пить!
— Правильно поняли, — сказал генерал. — Ну, так кому слово?
— Разрешите мне, товарищ генерал?
— Говори, Гасанзаде. Ты обычно помалкиваешь… Но сегодня начал хорошо… Должен закатить такую речь, чтобы сразу поняли: ты не молчун.
Гасанзаде, уже слегка захмелевший, оглядел сидящих за столом:
— Дорогие друзья, мы впервые сидим за таким столом… Словно в далекое-далекое мирное время… И в нашей мужской компании — две женщины. Одна из них — мать. Другая мечтает стать матерью, и не будь войны, давно бы ею стала…
Пронин мельком взглянул на Гасанзаде. Куда его понесло? Но оборвать капитана он не решился: генерал рядом…
— А что есть женщина? — продолжал Гасанзаде, ничуть не смущаясь встревоженных взглядов товарищей. — Женщина — это все. Это жизнь. Продолжательница рода. Хранительница семейного очага. Каждая настоящая женщина — это героическая личность. И мы должны относиться к женщине с пониманием, терпением и нежностью, верой и правдой служить ей — всю жизнь. Почему? Потому что той самоотверженности, которая присуща женщинам, нет у мужчин!
Пронину показалось, что Гасанзаде метит прямо в него, имея в виду его взаимоотношения со Смородиной. «Он пьян, негодник, и может ляпнуть что угодно», — подумал Пронин, и вслух, еле сдерживаясь, сказал:
— Капитан, вы не уклонились?
Но Асланов тотчас отреагировал:
— Не мешайте, подполковник, пока что капитан очень дельно говорит.
Пронин покраснел. И, чтобы не привлекать к себе внимания, сосредоточенно принялся орудовать ножом и вилкой. Но не преминул взглянуть на Лену, — она сидела задумчивая, слушала философствования Гасанзаде.
— Позвольте, капитан, — продолжал Гасанзаде, обращаясь к Юозасу, называть мне вашу матушку мамой. Мама! Оставьте тарелки, мы сами их уберем, и подойдите к нам. Вот встаньте здесь, чтобы все вас видели… Знаете, почему мы сегодня у вас? Мы отмечаем самый радостный день в жизни нашего боевого друга Юозаса Григориайтиса; он встретился со своей матерью. Он счастлив, мы вместе с ним счастливы, но счастливее всех вы, мать. Кончилась долгая разлука, позади горькие годы тоски и ожидания. Мы знаем, в каком состоянии он вас нашел. И вот вы на ногах. Почему? Потому что рядом — ваш сын… Юозас! Ты знаешь, что печаль и радость — это неразлучные сестры… Фашисты убили твоего отца, это горе — огромное. Но все же ты счастливый человек: у тебя есть мать, — голос Гасанзаде дрогнул, он заволновался, и, хотя выпил не больше других, почувствовал вдруг, что захмелел. Но поздно было отступать и тост следовало завершить. — Ты счастливый человек, Юозас, и я завидую тебе, потому что я вырос без матери, только из сказок узнал, что бывают колыбельные песни, да издали видел, как другие дети засыпают в горячих объятиях матерей. — Он прошел к матери Юозаса с бокалом в руке и спросил: — Мама, я правильно говорю? — И мать Юозаса, не столько поняв, сколько почувствовав смысл его слов, сказала: «Ты очень правильно говорил, сынок». — Да, я вас называю мамой, вы — наша мать. И прошу товарищей выпить за ваше здоровье, за матерей!