Выйдя из землянки, Фируз огляделся. Небо, как всегда в последние дни, стояло низкое, воздух был сырой. Палый лист усыпал землю, а на узеньких тропинках, спрессованный десятками солдатских сапог и ботинок, потемнел. Танки стояли под высокими деревьями, еще сохранившими пожелтевшую листву, и усыпанные ею сплошь — сбоку они походили на копны сена; сверху ни «мессершмитты», ни «фокке-вульфы», по нескольку раз на дню пролетавшие над лесом, обнаружить их не могли и, несолоно хлебавши, возвращались обратно из своих разведывательных полетов.
Птицы, не имевшие понятия о происходящем вокруг, беззаботно щебетали, прыгая с ветки на ветку, деловито копошились вокруг остатков супа и каши, которые ротный повар вывалил на землю, когда мыл котлы, смело пикировали на длинный обеденный стол, сооруженный под деревьями, подбирали хлебные крошки. Птиц очень радовало, что танкисты поселились в лесу — теперь они имели достаточно корма, и не надо было летать в поисках пищи — поел, взлетел, отдохнул… Птицы так обжились, так осмелели, что резвились даже на ступеньках землянки, и не очень охотно отлетали, когда приближались чьи-то шаги. Фируз посмотрел вслед вспорхнувшей стайке вездесущих воробьев, глубоко вдохнул прохладный воздух, потянулся и вдруг положил руку на грудь: «А, черт, никак не заживает!» — и тут вспомнил, что пришло время идти к врачу. Но появились старшина роты Воропанов и помпотех капитан Барышникова, проверявшая техническое состояние машин, — они, видимо, как раз и шли к нему. Гасанзаде пригласил их в землянку. Почти одновременно, чуточку опередив старшину и помпотеха, из-за спины Гасанзаде вынырнул Кузьма Волков.
— Товарищ капитан, разрешите обратиться к командиру роты?
И так четко щелкнул каблуками подкованных сапог, так молодецки выпятил грудь, таким щегольским жестом бросил правую руку к виску, что капитан, лейтенант и придирчивый старшина невольно залюбовались его бравым видом, и помпотех не сразу ответила. «Вот, — подумали сразу оба — и Гасанзаде, и Барышникова, — что значит выучка!»
— Разрешаю.
Кузьма, волнуясь, изложил свою просьбу ротному.
— Не возражаю, — сказал Гасанзаде. — Только вернись вовремя! И смотри, чтобы понравился девушке!
… Кузьма ворвался в свою землянку, как вихрь. Илюша сразу понял, что дело удалось.
— Ну, не я ли тебе говорил, что он свой парень?
— Говорил, говорил… Некогда мне! Если ты друг, раздобудь мне приличное обмундирование. — Он оценивающим взглядом оглядел танкистов, окруживших его. — Для начала снимай сапоги! Ты, Мустафа, одолжи гимнастерку, Петя, дай мне свою фуражку. — Он обернулся к Шарифу и оглядел его с головы до ног. — А ты снимай галифе!
Товарищи беспрекословно выполняли его просьбы, а, скорее, приказы.
— На вот, браток, возьми! Одевайся! Знаем, что сердце рвется от радости.
В пять минут Кузьма преобразился. Илюша вертел его так и сяк, и, наконец, придирчиво оглядев в последний раз, сказал:
— Вид что надо! Хоть на парад!
— Правда? Нет, ребята, нормально?
— Не веришь, так хоть в зеркало глянь. Ну прямо что твой генерал! Только звездочек да шевронов не хватает. Так что, товарищ генерал, у меня к тебе одна просьба.
Кузьма с генеральской важностью бросил:
— Слушаю.
— Когда будешь возвращаться, принеси каждому из нас по полсотни граммов спирта. Сам видишь, погода холодная, согреться надо. Выпьем за здоровье твоей Люды, а заодно и согреемся немного. Клянусь матерью, когда вспоминаю о фронтовых ста граммах, сердце заходится. Подумать только, сколько времени капли во рту не было!
— Охотно верю, что выпить хочешь. Но заказов не беру — ведь не на базар иду.
— И незачем ходить на базар — ты только шепни на ушко своей Людочке, она найдет. В медсанбате спирт всегда водится!
И кое-кто согласился с Илюшей.
— Смотри, брат, — напутствовали они Кузьму, — вернешься с пустыми руками — не пустим тебя в землянку!
Глава четвертая
1
Уже с полчаса Шариф бился, пытаясь разжечь топку полевой кухни. Шуровал металлическим прутом, набирал воздуха в легкие, дул на угли — бесполезно, топка выстыла, только поднятый дуновением воздуха свежий пепел волной ударил в лицо.
— Тьфу, тьфу, — вытирая глаза, Шариф сплюнул. — Кто-то будет кушать, а я должен из кожи вон лезть, задыхаться от пепла!
— Не плюйся, Шариф, ты, как-никак, у котла! — откуда-то сбоку появился старшина Воропанов. — Кто же чертыхается при святом деле?
— Тут любой из себя выйдет, — Шариф вытер рукавом телогрейки лицо. Дрова сырые, горячих углей нет, растопка гаснет…